Схолариум
Шрифт:
Лаурьен кивнул, хотя собеседник не мог этого заметить, потому что в комнате было очень темно. А сегодня он научился чему-нибудь, чем можно закончить день? Впечатлений оказалось бесконечно много, они метались в его голове, словно курицы по двору. Нет, сегодня он не научился ничему. Он наконец-то добрался до места, а больше и сказать нечего. И тем не менее Лаурьен почувствовал, как постепенно на него наваливается усталость. А ведь он уже узнал, что пока еще не умеет правильно смотреть на вещи. Лаурьен зевнул и повернулся на бок. А как же правильно смотреть на эти самые вещи?
Студенты ушли. Она сидела совсем тихо. Дрожала и ждала, что будет дальше. Но он не возвращался. Она слышала, как он
Софи расслабилась. Окна были открыты, снова зазвенели колокола. Она уловила и пение монахинь о чудесных деяниях Христа, который, наверное, забыл, что пока еще существует на свете она, Софи, сидящая на своей кровати в рубашке, пропитавшейся стекающей по спине кровью. От крови ткань стала совсем теплой. Нужно раздеться, потому что пятна не отойдут, если их сразу же не смыть холодной водой. Но Софи продолжала сидеть неподвижно и слушала пенис колоколов. Теперь к их трезвону подмешивался посторонний звук Дверной звонок.
Видимо, одна из ее сестер. Хотя Касалл наверняка скажет, что его жена устала и уже легла. Когда начались эти побои и унижения? Она помнила, пусть и очень смутно, что раньше Касалл был хоть и строгим, но добродушным. Но с тех пор прошло два года. Целая вечность.
На латыни Софи говорила и писала как на родном языке, потому что в юности покойный отец разрешал ей учиться, сколько она захочет. А потом она вышла замуж за Касалла, магистра septem artes liberates, который был много старше ее. Когда он уходил на свои лекции или диспуты, Софи привыкла проводить время, читая книги, грудой сваленные на столе в его кабинете. Нередко мужа не было дома с утра до позднего вечера, поэтому читать можно было очень подолгу. Сенека, Цицерон, Аристотель, Порфирий… Вся палитра древних философов от корки до корки, а потом еще комментарии Альбертуса Магнуса [17] и Боэция. У Касалла было достаточно книг, чтобы утолить ее жажду знаний. Сначала Софи делала это тайно. Она отмечала закладками места, где у Касалла были открыты книги, и он понятия не имел, как жена проводит свое время. Но однажды вечером он сидел над одним из трактатов и пытался решить философскую задачу. С лупой в руке, низко склонившись над трудом Фомы Аквинского, он бормотал себе под нос, время от времени поднимал глаза, пытаясь ухватить новую мысль, и вдруг, повернувшись к Софи, процитировал на латыни: «Не тот хороший человек, у кого хорошая сила познания, а тот, у кого добрая воля».
17
Альбертус Магнус (Альберт Великий, род. между 1193 и 1207, ум. 1280) — немецкий философ и теолог, учитель Фомы Аквинского.
Софи замерла. До сих пор он ни разу не обращался к ней на латыни.
— Это вопрос? — осторожно спросила она.
Он настолько погрузился в свои мысли, что даже не заметил, как заговорил с ней. Может быть, решил, что дискутирует с одним из своих студентов.
— Здесь явное противоречие. Слушай: в «Questiones» [18] о добродетелях вообще Фома Аквинский говорит именно так, но в другом месте утверждает, что интеллект благороднее, чем воля, и тут он близок к Аристотелю.
18
«Поиски», труд Фомы Аквинского.
— Значит, «хорошо» и «благородно» для него не одно и то же, — сказала Софи. — А в чем разница между «хорошо» и «благородно»?
— Ее нет, — удивленно произнес Касалл, как будто не решив, что поразило его больше — слова
С тех пор она читала не таясь. Оставляла в книгах свои закладки и, когда он возвращался, спрашивала, что они сегодня разбирали. Отвечал он кратко и явно недовольно, но никогда не позволял себе грубости. Иногда бормотал, что они читали комментарии или о душе, этим она вполне удовлетворялась и планировала на следующий день прочитать те же самые главы. Но кое-что бросалось в глаза больше, чем оставленные ею закладки: чем дольше она читала, тем лучше могла следовать за ходом его мыслей, и казалось, это отвращает его сильнее, чем тухлая рыба. Однажды он как будто решил ее испытать и задал прямой вопрос, а она почувствовала страшную гордость, даже не догадываясь, что балансирует на канате. Как сомнамбула. Он вернулся к уже упоминавшемуся противоречию между двумя утверждениями Фомы Аквинского и за ужином как бы между прочим сказал:
— Софи, как ты думаешь, что более благородно: сила познания или воля? Сегодня на факультете у нас был диспут, и я думаю, что позиция тех, кто отдает предпочтение познанию, ближе к точке зрения Аристотеля…
Софи опустила глаза:
— Ты знаешь, что я читаю твои книги.
— Конечно. Но ты же и сама хочешь, чтобы я знал. Вот и скажи мне, что ты об этом думаешь.
С сомнамбулической уверенностью она уже давно подбиралась к середине каната. Внизу разверзлась страшная бездна, но Софи все еще не открывала глаза и пребывала в царстве грез. Она подняла голову и улыбнулась:
— Если уж ты хочешь знать, то я думаю, что между познанием и волей должно быть что-то еще.
— Что-то еще? В каком смысле?
— Проблема, что из них более благородно, представляется мне не такой уж и важной. Гораздо больше меня интересует то, что касается существующей между ними связи.
— Ты не ответила на мой вопрос.
— Стремящийся к познанию не должен одновременно иметь еще и волю, чтобы действовать в соответствии с познанием.
— Ага, — пробормотал Касалл и снова вернулся к лежащим на его тарелке лещам: отрезал им хвосты и головы, аккуратно отделил мякоть от костей. — Познание есть движущая сила действия, поэтому оно более благородно, чем воля, — вынес он наконец свой вердикт.
— Если ты познаешь, что женщина обладает всеми мыслимыми преимуществами, тогда ты на ней женишься, правильно?
Касалл панически боялся, что однажды подавится рыбной костью, но ничего не ел с таким удовольствием, как вареную рыбу. Он тщательно сгреб кости на край тарелки, бормоча при этом молитву святому Блазиусу, и лишь потом поднял глаза.
— Но если ты любишь не ее, — продолжала Софи, — а другую, обладающую разве что половиной ее достоинств, ты все равно на ней женишься? Или же любовь приведет тебя к той, которой принадлежит твое сердце?
Произнося эти слова, она заметила, как каменеет его лицо. Именно это и произошло с ним задолго до знакомства с Софи. Он должен был жениться на одной женщине, любя другую. И только предложенный в Кёльне пост избавил его от необходимости сделать выбор и положил конец его конфликту с собственной совестью. Но гораздо хуже было то, что в конечном итоге он обратил внимание на то, как Софи выстраивает свои аргументы. Она не имеет права подмешивать в схоластические идеи конкретные примеры из реальной действительности, это все равно что пытаться сравнить кошку с форелью.
— Это и есть то, другое, о чем ты говоришь? — спросил он резко. — Чувства?
Софи кивнула;
— Да, страх, гнев, любовь…
Касалл продолжал жевать, медленно и задумчиво. Крутил языком во рту, проверяя, не притаилась ли где меж зубов рыбья кость.
— Я не хочу, чтобы ты и дальше продолжала читать мои книги, — заявил он вдруг холодным голосом, — я запрещаю тебе. Слышишь? С этим покончено раз и навсегда.
И тут она очнулась. На самой середине каната.