Шопенгауэр как лекарство

Одиночество станет главным испытанием его жизни, оно будет преследовать его по пятам, и с годами он приобретет огромный опыт в возведении оборонительных укреплений против него. Одним из самых спасительных способов станет убежденность в том, что он сам является хозяином своей судьбы: это он избрал одиночество, а не одиночество его. Он признается, что, будучи молодым человеком, одно время имел намерение стать открытым и общительным, но впоследствии «постепенно приобрел вкус к одиночеству, стал упорно сторониться общества и принял решение провести в своем собственном обществе остаток своих недолгих дней» [135] . «Я, — постоянно напоминает он себе, — здесь ненадолго, и вокруг меня нет мне равных» [136] .

[135] Ibid., p. 492 /

«», § 12.

[136] Ibid., p. 495 / «», § 17.

В конце концов, его усилия по борьбе с одиночеством сделают свое дело: он станет добровольным отшельником, утвердится во мнении, что другие недостойны его общества, что его высокая миссия требует уединения, что жизнь гения должна быть «монодрамой», а его личная жизнь должна быть подчинена единственной цели: способствовать его интеллектуальному развитию — отсюда «чем несущественнее личная жизнь, тем спокойнее и, следовательно, лучше» [137] .

Порой он все-таки будет стонать под грузом одиночества. «Всю свою жизнь я чувствовал себя безумно одиноким и всегда глубоко в душе вздыхал: «пошли мне хоть какое-то человеческое существо» [138] , но, увы, все напрасно. Я так и остался один, но могу сказать со всей откровенностью, что в этом нет моей вины, так как я никогда не бежал и не отталкивал от себя никого, кто: был бы достоин звания человеческого существа».

[137] Grisenbach. Schopenhauer's Gesprache. — P. 13.

[138] Arthur Schopenhauer. Manuscript Remains… — Vol. 4. — P. 501 / «», § 22.

Кроме того, скажет он, он никогда не был по-настоящему одинок, потому что — и это еще один волшебный ключик самотерапии — у него был свой собственный круг близких друзей, состоявший из великих мыслителей человечества.

Только один из них, Гёте, был его современником; остальные принадлежали эпохе античности — в особенности он выделял стоиков, которых не уставал цитировать. Почти на каждой странице в «О самом себе» он приводит какое-нибудь изречение великих, подтверждающее правильность его собственных убеждений. Вот типичные примеры:

«Лучший спаситель души, кто оковы с груди угнетенной сразу сорвал и однажды навеки всю боль пережил» [139] (Овидий).

«Кто ищет мира и спокойствия, должен избегать женщин — главный источник страданий и раздоров» [140] (Петрарка).

«Невозможно не быть счастливейшим тому, кто всецело зависит от себя и все полагает в себе» [141] (Цицерон).

В современной психотерапии существует упражнение, которое называется «Кто я?»: каждый из участников берет семь листков бумаги, пишет на них семь ответов на вопрос «Кто я?» и складывает ответы в порядке значимости. После этого его просят брать по одному ответу, начиная с наименее важных, и критически оценивать то, чем для него является личность, которую он обозначил (разотождествить ее с собой), и так до тех пор, пока он не доберется до своего главного «я».

[139] Ibid., р. 499 / «», § 20.

[140] Ibid., р. 505 / «», § 26.

[141] Ibid., р. 517 / «» — Maxims and Favourite Passages.

Точно так же поступал и Шопенгауэр: он постепенно избавлялся от негативных черт своего характера, пока не доходил до того, что считал в себе самым важным.

Когда порой я чувствовал себя несчастным, это случалось потому, что я принимал себя за кого-то другого, а не за того, кто я есть на самом деле, и оплакивал горе и несчастья того, другого человека. Так, к примеру, я одно время принимал себя за лектора, который никак не может стать профессором, потому что никто не хочет слушать его лекции; или за кого-то, о ком один ничтожный человек отозвался

дурно, а другой распространяет небылицы; или за любовника, от которого отвернулась девица, в которую он страстно влюблен; или за больного, который по своей болезни вынужден сидеть взаперти в своих четырех стенах; или за какого-нибудь другого страдальца, пораженного подобными несчастьями. Но я не был ни одним из них — все они были подобны ткани, из которой сшито мое пальто: какое-то время я носил его, но очень скоро сменил на другое.

Но тогда кто же я? Я тот человек, который написал «Мир как воля и представление», книгу, в которой содержится решение важнейшей проблемы существования, возможно, отменившее все предыдущие решения… Я есть этот человек, и что же может потревожить его в те недолгие дни, что отпущены ему судьбой? [142]

Еще одним приемом самоуспокоения станет для него убеждение, что рано или поздно — возможно; уже после его смерти — его труды приобретут известность и коренным образом изменят метод философского исследования. Впервые эта мысль посетит его в юности, и после уже никогда не оставит. В этом отношении он будет близок к Ницше и Кьеркегору, в равной степени независимым и недостаточно оцененным мыслителям, которые были абсолютно (и совершенно верно) убеждены в том, что им суждена посмертная слава.

[142] Ibid., р. 488 / «». § 8.

Шопенгауэр будет с негодованием отвергать любые утешения, лежащие за пределами естественнонаучного мировоззрения. Так, он станет утверждать, что наши страдания происходят от того, что мы ошибочно считаем жизненные невзгоды случайностью и потому питаем себя надеждой, что их можно избежать. По его мнению, гораздо лучше смириться с истиной: боль и страдания — неизбежная и неотъемлемая часть жизни, «страдание как таковое присуще жизни, а от случая зависит только его форма, только вид, какой оно принимает; что, следовательно, каждое наше горе заполняет место, которое без него сейчас же заняла бы другая горесть, теперь устраняемая первым»¹.

Он станет убеждать нас жить и осознавать жизнь сейчас, а не жить «надеждой» на лучшее будущее. Два поколения спустя Ницше воспримет этот наказ: он станет рассматривать надежду как бич человечества и прикует к позорному столбу Платона, Сократа и поборников христианства за то, что они отвлекают наше внимание от той единственной жизни, которая у нас есть, призывая жить мечтами о призрачном будущем.

Глава 36

Где можно найти действительных моногамистов? Все мы живем, по крайней мере, в течение некоторого времени, по большей же части — всегда, в полигамии. Итак, если каждый мужчина пользуется многими женщинами, то нет ничего справедливее, как предоставить ему свободу и даже обязать его заботиться о многих женщинах. Благодаря этому и женщина возвратится в свое настоящее и естественное положение — подчиненного существа… [143]

[143] Артур Шопенгауэр. Parerga и Paralipomena, Т.2

Пэм открыла следующее занятие:

— Я хочу сделать кое-какое признание. Все головы повернулись к ней.

— Время исповеди. Тони, давай.

Тони вздрогнул, выпрямился, пристально посмотрел на Пэм, затем откинулся в кресле, скрестил руки на груди и закрыл глаза. Если бы у него на голове была шляпа с полями, он наверняка надвинул бы ее на глаза.

Сообразив, что он не собирается говорить, Пэм продолжила ясным, уверенным голосом:

—  У нас с Тони роман. Он длится уже некоторое время. Мне было трудно приходить сюда и не говорить об этом.

Наступило тягостное молчание, потом со всех сторон посыпались ошеломленные вопросы: «Как это так?», «Как это случилось?», «Сколько времени?», «Как вы могли?», «И что вы теперь думаете?»

Пэм холодно и с расстановкой ответила:

— Это продолжается несколько недель. Я не знаю, что будет дальше… это началось случайно, мы ни о чем таком не думали, все вышло само собой однажды после занятий.

— Тони, ты вообще собираешься сегодня подключаться? — осторожно спросила Ребекка.

Тони медленно открыл глаза.