Шопоголик и бэби
Шрифт:
Люк пробыл со мной всю ночь, но я так и не смогла заставить себя поговорить с ним. Я делала вид, что сплю, даже утром, когда он спросил: «Бекки, ты проснулась?»
Я открыла глаза, только когда он уехал принять душ и переодеться. Палата нарядная: с нежно-зелеными стенами и даже с диванчиком. Но какое мне дело до диванчиков, если моя жизнь кончена? Какая мне теперь разница, где я?
Я знаю, что удачным оказывается только один брак из трех, остальные распадаются. Кажется, так. Но я думала…
Мне казалось,
Яростно смахиваю слезы. Не буду я рыдать, еще чего.
– Можно? – Дверь открывается, сестра вкатывает тележку. – Хотите позавтракать?
– Спасибо, – хрипло отзываюсь я, сажусь, а она взбивает подушки и подкладывает их мне под спину.
Съедаю только тост с чаем, чтобы не морить ребенка голодом. Потом изучаю свое отражение в зеркальце на крышке пудреницы. Боже, ну и страшила. Все лицо в остатках вчерашнего макияжа, волосы закурчавились от дождя. А капельница «от обезвоживания» кожу так и не освежила.
Я похожа на брошенную жену.
Смотрю в зеркало, и мне становится горько. Вот, значит, как это бывает. Выходишь замуж, думаешь, что у тебя все замечательно, а оказывается, все это время муж крутил роман на стороне и теперь уходит к другой женщине, красотке с рыжими патлами. Надо было предвидеть это с самого начала. Напрасно я успокоилась.
Этому человеку я отдала лучшие годы своей жизни, а он нашел себе игрушку поновее и отделался от меня.
Ну положим, отдала я ему всего полтора года. К тому же Венеция старше меня. Но это ничего не меняет.
У двери опять шаги, я застываю. В палату осторожно заглядывает Люк. Сразу замечаю, что под глазами у него тени, а на щеке свежий порез.
Отлично. Так ему и надо.
– Проснулась! – говорит он. – Как себя чувствуешь?
Киваю, стиснув зубы. Ни за что не обрадую его, виду не подам, что мне плохо. Буду хранить достоинство, даже ценой односложных ответов.
– Выглядишь получше. – Он садится на кровать. – Я так беспокоился за тебя.
А у меня в ушах снова звучит холодный, уверенный голос Венеции: «Люк просто играет, чтобы не расстраивать тебя». Встречаюсь с ним взглядом, надеюсь, что он хоть чем-нибудь выдаст себя, ищу трещинку в его непроницаемой маске. Но Люк – непревзойденный актер. Вошедший в образ любящего мужа у постели больной жены.
Я всегда знала, что Люк – мастер пиара и рекламы. Это его стихия. Благодаря ей он заработал миллионы. Но я никогда не думала, что он настолько талантлив. И способен быть таким… двуличным.
– Бекки, – он вглядывается в мое лицо, – все хорошо?
– Нет. Вовсе нет! – В наступившей тишине я собираюсь с силами. – Люк, я все знаю.
– Знаешь? – Тон Люка не изменился, а взгляд разом стал настороженным. – Что ты знаешь?
– Только не надо притворяться, ладно? – Я сглатываю. – Венеция мне все рассказала. Она объяснила, что происходит.
– Она
Он умолкает и отворачивается. А я слышу глухой стук у меня внутри. Все вдруг начинает нестерпимо ныть: голова, глаза, руки, ноги.
Я и не думала, что с таким отчаянием цеплялась за последнюю соломинку надежды. Ждала, что Люк обнимет меня, скажет, что все это неправда, и признается мне в любви. Но соломинку унесло. Все кончено.
– Наверное, она решила, что я должна знать правду. – Каким-то чудом мне удается подпустить в голос сарказма. – Или надеялась развлечь меня!
– Бекки… я просто оберегал тебя. – Люк оборачивается – вид у него несчастный. – Ребенок… Твое давление…
– И когда же ты собирался мне все объяснить?
– Не знаю. – Люк вздыхает, отходит к окну и возвращается. – Может, после родов. Я хотел сначала посмотреть… что получится.
– Ясно.
Вдруг я понимаю, что больше не выдержу. Не могу я вести себя с достоинством, как подобает взрослому человеку! Мне хочется завыть во весь голос и заорать на Люка. Рыдать и швырять в него чем попало.
– Люк, пожалуйста, просто уйди, – еле слышно шепчу я. – Не хочу говорить об этом. Я устала.
– Хорошо. – Он не двигается с места. – Бекки…
– Что?
Люк с силой трет щеку, будто хочет соскрести с нее проблемы.
– Мне надо в Женеву. На церемонию открытия инвестиционного фонда Де Саватье. Время, конечно, – неудачнее не придумаешь. Я могу отказаться…
– Поезжай. Со мной ничего не случится.
– Бекки…
– Поезжай в Женеву. – Я отворачиваюсь и смотрю в зеленую больничную стену.
– Нам надо поговорить, – упорствует он. – Я все объясню.
Нет. Нет-нет-нет. Не хочу слышать, как он влюбился в Венецию, не желал мне зла, просто ничего не мог с собой поделать и теперь надеется, что мы останемся друзьями. Лучше бы я вообще ничего не знала.
– Люк, оставь наконец меня в покое! – рявкаю я, не поворачивая головы. – Я же сказала – не хочу никаких разговоров. Мне нельзя нервничать, надо беречь ребенка. А ты меня изводишь.
– Хорошо, не буду. Тогда я пошел.
Теперь голос Люка звучит нервозно. Ну что ж, пусть помучается.
Я слышу, как он нерешительно идет через палату к двери.
– Мама приехала, – говорит он. – Но ты не волнуйся, я запрещу ей беспокоить тебя.
– Прекрасно, – бормочу я в подушку.
– Увидимся, когда я вернусь. Планирую в пятницу к обеду. Ничего?
Я не отвечаю. Что значит «увидимся»? Он заедет, чтобы собрать вещи и перевезти их к Венеции? Или назначит встречу с адвокатами, чтобы утрясти условия развода?
Пауза тянется. Я знаю, что Люк все еще рядом, чего-то ждет. Наконец дверь открывается и хлопает, в коридоре затихают шаги.