Шоша
Шрифт:
Бася готовила так же вкусно, как и во времена моего детства. Никто не мог придать борщу такой кисло-сладкий вкус, как Бася. Она любила добавлять специи в еду. Никто не мог так приготовить капусту с изюмом и татарский соус. В ее кухонных шкафчиках были баночки с гвоздикой, шафраном, толченым миндалем, корицей, имбирем.
Бася все принимала с невозмутимым спокойствием. Когда она узнала, что я стал вегетарианцем, то не задала ни одного вопроса, а просто стала готовить мне на обед яйца, овощи, фрукты. Шоша доставала из-за ширмы свои старые игрушки и выкладывала их передо мной, как двадцать лет назад. За обедом Бася и Шоша разговаривали со мной обо всех своих делах. Камень на могиле Ипе наклонился и теперь его подпирал другой. Басе хотелось поправить памятник, но кладбищенский сторож запросил пятьдесят злотых. У часовщика Лейзера есть часы с кукушкой, которая выскакивает каждые полчаса, поет, как канарейка. Еще у него есть ручка, которая
— Она живет в доме № 9. Теперь она порядочная женщина.
Я взглянул на нее, и она покраснела. Оказывается, Шоша понимает и такое.
— Скажи, Шоша, — спросил я, — кто-нибудь сватался к тебе?
Шоша отложила ложку.
— У лудильщика из пятого дома умерла жена, и сват пришел посмотреть меня.
Бася покачала головой.
— Почему бы тебе не рассказать ему про приказчика из магазина?
— Что еще за приказчик? — спросил я.
— О, он работает в магазине на Медовой. Коротышка, весь зарос черными волосами. Мне он не понравился.
— Почему?
— У него зуб гнилой. А смеется он так: "Эх-хе-хе! Хи-хи-хи!" — передразнила Шоша и рассмеялась сама. Потом посерьезнела и сказала: — Я не могу выйти замуж без любви.
Нет, Шоша не была ребенком. Я целовал ее, когда мать уходила за покупками, и она целовала меня тоже. Лицо ее пылало. Я сажал ее на колени, она целовала меня в губы и играла моими волосами.
— Ареле, — сказала Шоша, — я тебя никогда не забывала. Мать смеялась надо мной: "Он даже не знает, есть ли ты на свете. Уж наверно у него есть невеста или даже жена и дети". Ипе умерла. Тайбеле стала ходить в школу. Ударили морозы, но Тайбеле поднималась рано, умывалась, складывала книжки в сумку. Училась она хорошо. Мама была ласкова со мной, но мне она не покупала ни ботинок, ни одежды. Когда она сердилась, то говорила: "Жалко, Бог не прибрал тебя вместо Ипе". Не говори ей — не то она убьет меня. В войну мама начала торговать посудой — продавала стаканы, блюдца, пепельницы и всякое такое. У нее было место между Первым и Вторым рынками. Сидела она там целый день и почти ничего не зарабатывала, может, несколько пфеннигов или марку. Я оставалась одна. Все думают, будто я ребенок, потому что я не расту, но я все понимала. У отца появилась другая. Он жил с ней на Низкой. Отец приходит к нам, наверно, раз в три месяца. Он придет, принесет немного денег и сразу начинает браниться. Он ходит к Тайбеле — туда, где она живет. Он говорит: "Вот она — моя дочь". Иногда он присылает деньги через нее.
— А что делает отец? Как он зарабатывает деньги?
У Шоши на лице появилось таинственное выражение.
— Про это нельзя говорить.
— Мне ты можешь сказать.
— Я не могу сказать никому.
— Шоша, клянусь Богом, ни одна душа не узнает.
Шоша села на табурет около меня и сжала мою руку.
— Он зарабатывает деньги на смерти.
— В погребальном братстве?
— Да, там. Сначала он работал в винной лавке. Когда хозяин умер, сыновья выгнали его. На Гжибовской есть погребальное братство "Истинное милосердие", там хоронят мертвых. Тот хозяин ходил с папой в хедер.
— Отец ездит на лошади?
— Нет, на автомобиле. Это такой автомобиль, что, если кто-нибудь умирает в Мокотове или в Шмулевизне, папа едет и привозит его в Варшаву. У него седая борода, но он красит ее, — и она опять черная. Эта его полюбовница, как ее тут называют, тоже в этом братстве. Поклянись, что никому не скажешь.
— Шошеле, кому я могу сказать? Кто из моих друзей знает тебя?
— Мамеле думает, что никто не знает, но тут знают все. А еще сколько забот с сушкой белья на чердаке. Если повесишь сушить на дворе, обязательно украдут. Приходит полицейский и дает квитанцию. В какое время ни повесишь, всегда будет скандал. Женщины клянут друг друга и даже дерутся. Тесно здесь. Какая-то женщина срезала веревку с бельем, и все рубашки упали. А другая укусила ее, и она побежала
— Шоша, я никому не скажу.
— Почему он ушел от мамеле? Я видела ее один раз, эту женщину. Она говорит как мужчина. Была зима, и мама заболела. Мы остались без гроша! Ты правда хочешь слушать?
— Да, конечно.
— Позвали доктора, но на лекарства не было денег. Ни на что не было. Тогда еще был жив Ехиел Натан, хозяин бакалейной лавки в тринадцатом доме. Ты-то помнишь его? Мы, бывало, все у него покупали.
— Думаю, да. Он молился в Новогрудской синагоге.
— О, все-то ты помнишь! Как хорошо с тобой разговаривать, — ведь другие не помнят ничего. Мы всегда должали им, и когда мама послала меня как-то купить хлеба, его жена посмотрела в свою книгу и сказала: "Уже хватит кредита". Я пришла домой и рассказала маме, а она заплакала. Потом она заснула, и я не знала, что мне делать. Я знала, что это погребальное братство на Гжибовской, и подумала, может, отец там. Там окна белые, как молоко, и черными буквами написано: "Истинное милосердие". Я боялась зайти внутрь — вдруг там лежат мертвые? Я ужасная трусиха. Ты помнишь, когда умерла Иохевед?
— Да, Шошеле.
— Они жили на нашем этаже, и я боялась проходить ночью мимо их двери. И днем тоже, если в сенях было темно. А по ночам она снилась мне.
— Шошеле, она снится мне с того самого дня.
— И тебе тоже? Она была совсем ребенок. Что с нею было?
— Скарлатина.
— И ты все это знаешь! Если бы ты не уехал, я бы не заболела. Мне не с кем было поговорить. Все смеялись надо мной. Да, белые стекла с черными буквами. Я открыла дверь, и мертвецов там не было. Большая комната, контора называется. Там в стене маленькое окошко, и я увидала, как за ним, в другой комнате, какие-то люди разговаривают и смеются. Старик разносил стаканы с чаем на подносе. Из маленького окошка спросили: "Чего тебе?", и я сказала, кто я и что мама больна. Вышла женщина с желтыми волосами. Лицо и руки у нее были в морщинах. Мужчина сказал ей: "Тебя спрашивает". Она зло поглядела на меня и спросила: "Ты кто?" Я ответила. А она как завопит: "Если еще придешь сюда — кишки вырву, недоросток, уродина ты бескровная!." И еще она сказала грубые слова. О том, что есть у каждой девушки… Ты понимаешь?..
— Да.
— Я хотела убежать, но она достала кошелек и дала мне немного денег. Когда отец узнал про это, он пришел сюда и орал так, что весь двор слышал. Он ухватил меня за косы и таскал по всему дому. И плевал на меня. Он потом, наверно, три года не говорил со мной. Мама тоже сердилась. Все ругали меня. Так шли годы. Ареле, я могу так сидеть с тобой хоть сто лет и рассказывать, рассказывать и никогда не кончу. Здесь, в нашем дворе, хуже, чем было в десятом доме. Там были злые дети, но они не били девочек. Они обзывали меня разными кличками, иногда ставили подножку, и все. Ты помнишь, мы играли в орехи на Пасху?
— Да, Шоша.
— Где была ямка?
— В подворотне.
— Мы играли, и я выиграла все. Я расколола их и почистила, и хотела отдать твои, но ты не взял. Велвл-портной сшил мне платье, и мама заказала пару туфель у Михеля-сапожника. Вдруг вышел благочестивый Ицхокл и как за орет на тебя: "Сын раввина играет с девчонкой! Дрянной мальчишка! Вот сейчас пойду к отцу, и он надерет тебе уши". Ты помнишь?
— Вот это как раз не помню.
— Он погнался за тобой, и ты побежал. В то время отец еще приходил домой каждый день. У нас всегда была маца. После Хануки мама делала куриный смалец, и мы ели так много шкварок, что животы чуть не лопались. Тебе сшили новый лапсердак. Ой, посмотри-ка, до чего я разболталась. В десятом доме не было так плохо. А здесь один раз хулиганы бросили такой большой камень, что пробили голову девочке. А еще парень затащил девушку в подвал. Она кричала и звала на помощь, но в нашем доме, если кто кричит, и не подумают узнать, что случилось. Мама всегда говорит: "Не связывайся". Здесь если поможешь кому, тебе еще и попадет. Он сделал, ты сам знаешь что, с этой девушкой.
— И его не арестовали?
— Пришел полицейский и записал в книжку, и больше ничего. Этот парень — Пейсах его звали — уже убежал. Они убегают, а полицейский забывает, что там написано. Иногда полицейского нарочно посылают в другой дом или на другую улицу. Когда пришли немцы, всех воров и хулиганов посадили в тюрьму. А потом их всех опять выпустили. Думали, будет лучше под поляками, но все они дают взятку, и все. Ты даешь злотый полицейскому, и он стирает все, что записал.