Шоссе энтузиастов
Шрифт:
Ее двуручную корзину
мы по Чернигову несем.
Заворковав и и зачирикав,
заверещав на сто ладов,
как зачарованный, Чернигов
к нам ветви тянет из садов.
Вокруг могучие арбузы
плывут на медленных возах,
а у нее на шее бусы
и небо августа в глазах.
И только вечер -
лазом тайным
спешу в зеленое темно,
и легким яблочком китайским
тревожу чуткое стекло.
Мелькает свет
и вот, с крылечка своего
ока бежит в косынке белой
и не боится ничего,,.
1955,
* * *
Пришлось однажды туго —
потуже, чем теперь.
Пришел на свадьбу к другу,
мне не открыли дверь.
Стучался удивленно —
нет, что-то здесь не то.
Звонил по телефону —
не подходил никто.
Что делать оставалось?
Меня обида жгла.
А свадьба состоялась,
а свадьба-то прошла.
Вот случай же случился,
и помнил я о ней,
но, перепутав числа,
приехал днем поздней...
Там были разговоры
и песни во хмелю.
Там были помидоры,
а я их так люблю.
И апельсинов горка
стояла на окне,
и говорили «Горько!”,
забывши обо мне.
А кремы из ванили!
А огурцы в моду!
Но мне не позвонили.
Решили —
не приду.
А я туда собрался
на следующий день.
Надел свой лучший галстук
и кепку набекрень.
Я не вздыхал угрюмо,
хоть и женился друг,
и мелодичных рюмок
купил двенадцать штук.
Гордился я законно
и нес их на виду
и говорил знакомым:
«На свадьбу я иду!»
Машина по асфальту
меня,
спеша,
везла,
везла меня на свадьбу,
которая прошла,..
1955
Л . М а р т ы н о в у
***
Окно выходит в белью деревья.
Профессор долго смотрит па деревья.
Он очень долго смотрит на деревья
и очень долго мел крошит в руке.
Ведь это просто —
правила деленья,
а он забыл их
за был
правила деленья,
подумать! —
Ошибка!
правила делон ь я.
Да!
Ошибка на доске!
Мы все сидим сегодня по-другому,
И слушаем и смотрим по-другому.
Да и нельзя сейчас но по-другому,
и нам подсказка в этом не нужна.
Ушла жена профессора из долгу.
Не знаем мы -
куда ушла из дому.
Но знаем — отчего ушла из дому,
а знаем
что ушла она.
В костюме и не модном и не новом.
Как и всегда, нс модном и не новом,
Да, как всегда, не модном и не новом,
спускается профессор в гардероб.
Он долго по карманам ищет номер.
«Ну что такое, —
где же этот номер?
А может быть,
не брал у вас я номер?
Куда он делся?»
Трет рукою лоб.
«Ах, вот он...
Что ж -
как видно, я старею...
Не спорьте, тетя Маша, —
я старею.
И что уж тут поделаешь —
Мы слышим —
старею...»
'дверь внизу скрипит за ним.
Окно выходит в белые деревья,
в большие и красивые деревья,
но мы сейчас глядим не на деревья —
мы молча на профессора глядим.
Уходит он,
сутулый,
неумелый,
какой-то беззащитно-неумелый,
я бы сказал —
устало неумелый
под снегом, мягко падающим а тишь,
Уже и сам он, как деревья, белый,
Да,
как деревья, совершенно белый,
еще немного,
и настолько белый,
что среди них его но разглядишь
1955
* * *
Снова грустью повеяло
в одиноком дому.
Сколько верила,
а зачем,
ты пошел
и кому!
Для себя же обидная
Ты сидишь у окна.
Ты ничья не любимая
и ничья не жена .
Не прошусь быть любовником
и дружить —
не дружу,
но с моим новым сборником
я к тебе прихожу.
Ты опять придуряешься,
в лжи меня обвинив:
«Все, дружок, притворяешься,
осе играешь в наив...»
Шутишь едко и ветрена,
Я тебя не корю,
только долго и медленно
папиросы курю.
Говоришь:
«Брось ты, Женечка,
осуждающий взгляд»,
«Интересная женщина» -
про тебя говорят.
Ну, а мною измерены
твои слабость и грусть,
и, в себе неуверенный,
за тебя я боюсь.
Но походкою крупною
сквозь рассветный галдеж
ты выходишь на Трубную,
Самотекой идешь,
И глядишь ты не сумрачно
от себя вдалеке,
и взволнованно
сумочку
теребишь ты в руке.
В небе -
стаи огромные.
Солнца - хоть завались!
И ручьи подсугробные
на асфальт прорвались.
Парень мчится на гоночном,
нет мимозам числа,
и зима уже кончена,