Шостакович и Сталин-художник и царь
Шрифт:
Думаю, что для многих людей книга Соломона Волкова «Шостакович и Сталин» станет большим открытием, открытием не только Шостаковича, но и самих себя. Могу сказать, что в этой книге во многом находят отклик и мои личные переживания и размышления, хо-
тя мы с Соломоном не обсуждали заранее ее содержание.
Вспоминаю Дмитрия Дмитриевича Шостаковича при жизни… Стоило ему войти в зал, как у присутствовавших там уже возникал какой-то душевный трепет. Причем был период, когда к этому трепету примешивалось чувство страха. Мне было десять лет, когда я впервые увидел Шостаковича. Это был январь 1955 года. В Малом зале Ленинградской филармонии состоялась премьера вокального цикла Шостаковича
Последняя часть этого замечательного произведения заканчивается громко: «Врачами, врачами наши стали сыновья!» А в памяти у всех еще было живо «дело врачей», последнее сталинское кровавое дело, когда в газетах публиковались статьи о «врачах-убийцах». И я до сих пор помню: несмотря на финальное фортиссимо, казалось бы вынуждавшее к немедленным аплодисментам, в зале воцарилась гробовая тишина. Буквально кожей своей я почувствовал страх зала. Казалось, сейчас откроются двери, войдут люди в кожаных пальто и всех заберут. Это было мое первое соприкосновение с музыкой Шостаковича «лицом к лицу». Я тогда понял – не через разум, а внут-
10
ВЛАДИМИР СПИВАКОВ
ГОЛОС ВСЕХ БЕЗГОЛОСЫХ
11
ренним наитием, – что услышал потрясающий шедевр, мне пока еще в полном объеме недоступный.
Спустя несколько лет мне посчастливилось разговаривать с Шостаковичем. Квартет имени Бетховена репетировал квартет Шостаковича в присутствии автора. Мне разрешили тихонько посидеть на этой репетиции. Я примостился в последнем ряду, слушал. Когда репетиция закончилась и Шостакович выходил из зала, мы столкнулись. Он увидел в руках у меня томик стихов Блока и говорит: «Вам нравятся стихи Блока?» Я дико смутился: «Да, очень». – «А какое стихотворение вам особенно нравится?» Я сказал ему про одно бло-ковское стихотворение, оно звучит так:
В ночи, когда уснет тревога, И город скроется во мгле – О, сколько музыки у Бога, Какие звуки на земле!
Что буря жизни, если розы Твои цветут мне и горят! Что человеческие слезы, Когда румянится закат!
Прими, Владычица вселенной,
Сквозь кровь, сквозь муки, сквозь гроба -
Последней страсти кубок пенный
От недостойного раба!
Через много лет, к моему невероятному удивлению, я узнал, что музыкой, положенной на это стихотворение, заканчивается вокаль-
ный цикл Шостаковича «Семь романсов на стихи Александра Блока». Мне кажется, последнее четверостишие созвучно душе самого Дмитрия Дмитриевича…
В бытность мою студентом Московской консерватории мне пришла в голову идея сделать транскрипцию фортепианных пьес Шостаковича «Афоризмы» для камерного ансамбля. Это – ранний Шостакович, музыка эта тогда все еще считалась «формалистической». Транскрипцию мы сделали вместе с пианистом Борисом Бехтеревым для такого состава: скрипка, фортепиано, фагот и ударные. Не обладая навыками композиции, мы потратили на эту работу полгода и послали ее Шостаковичу, который тогда был в больнице. Максим, сын Дмитрия Дмитриевича, передал нам его слова: «Папа очень доволен и рад, что «Афоризмы» обретут вторую жизнь». Шостакович только попросил обозначить в партитуре штрихи. «Афоризмы» были выпущены при жизни Дмитрия Дмитриевича издательством «Советский композитор», а на Западе впоследствии издательством Сикорского. Мы были безмерно счастливы, потому что Шостакович очень редко разрешал кому бы то ни было прикасаться к своим сочинениям.
Это дало мне моральную поддержку для другой работы, осуществленной позднее вмес-
12
ВЛАДИМИР СПИВАКОВ
ГОЛОС
13
те с Владимиром Мильманом: мы переложили для камерного оркестра «Антиформалистический раёк» Шостаковича, об истории создания которого рассказывается в книге Волкова. Я дирижировал исполнением «Райка* (солистом был певец Алексей Мочалов) в Москве, в нью-йоркском Карнеги-холле и многих других залах, всюду с огромным успехом. В этой музыке поражают шутовское, юродствующее начало, тот смех сквозь слезы, сущность которого не все западные люди понимают. А мы способны смеяться сквозь слезы, способны смеяться над собой, и все это есть в музыке Шостаковича.
Волков справедливо пишет, что Шостакович ощущал в себе драгоценный дар национального летописца. Мы все именно так и воспринимаем Шостаковича. Когда слушаешь его музыку, неминуемо думаешь о сталинской эпохе, Практически не было семьи, где кто-то из родных во времена Сталина не пострадал бы. И моя семья не была исключением. Я прекрасно помню день, когда объявили о смерти Сталина. Вся школа плакала, я тоже пришел домой в слезах. И вдруг мама говорит мне шепотом: «Слава Богу, наверное, мы скоро увидим нашего дядю».
Я вспомнил об этом, когда беседовал о финале Первого скрипичного концерта Шоста-
ковича с Виктором Либерманом, концертмейстером оркестра Мравинского. Это праздничная, яркая часть, обозначенная автором как «Бурлеска». Шостакович рассказал Либерма-ну, что в этой музыке – радость человека, вышедшего из концлагеря. Зная это, вы совершенно по-другому будете исполнять финал Первого концерта. Рассказ Виктора Либерма-на словно окунул меня в атмосферу времен Баха, когда была важна устная традиция комментария к музыке. Эта устная традиция возрождается сейчас, во многом благодаря книге Волкова, но в другом историческом контексте. Она помогает докапываться до зашифрованной сути опусов Шостаковича,
Хочу сказать об одном своем личном открытии. Много лет назад я начал работать над Камерной симфонией Шостаковича (это переложенный Рудольфом Баршаем для камерного оркестра Восьмой квартет). Сочинение это имеет официальное посвящение – «Памяти жертв фашизма и войны». Когда я работаю над партитурой, то вчитываюсь, вдумываюсь в нее, буквально сплю с ней под подушкой. И вдруг я ощутил, что в одном месте этого сочинения Шостакович показывает, что его расстреливают, я услышал, что в этом месте его убивают. И я тогда сказал себе – нет, это не только о жертвах фашизма и войны, это
14
ВЛАДИМИР СПИВАКОВ
ГОЛОС ВСЕХ БЕЗГОЛОСЫХ
15
Шостакович воздвиг надгробный памятниксамому себе. И как же я был потрясен, когда водном из писем Шостаковича, опубликованных позднее Исааком Гликманом, я прочитал,в связи с Восьмым квартетом, следующиеслова композитора: «Я размышлял о том, чтоесли я когда-нибудь помру, то вряд ли кто напишет произведение, посвященное моей памяти. Поэтому я сам решил написать таковое».Потом я начал глубоко и серьезно изучатьсимфонии Шостаковича. Во время работы надего Пятой симфонией (о которой много пишет в этой книге Соломон Волков) я, мне кажется, понял внутреннюю психологическуюпружину этого сочинения. Здесь тоже обозначена тема гибели автора. Финал симфонии внешне жизнерадостный, оптимистический. Кажется, что это колонны демонстрантовидут – как все мы когда-то шли по Краснойплощади в Москве или по Дворцовой площади в Ленинграде. Люди идут плотно, плечом кплечу. И вдруг герой (а это – сам Шостакович, конечно) погибает, его убивают, а народвокруг этого не замечает. И продолжает идтив том же темпе, не замедляя шага: { В Пятой симфонии Шостаковича очень