Шотландия. Автобиография
Шрифт:
В Школе искусств я свел знакомство с товарищем по занятиям, чей отец владел мебельным магазином на острове Айлей. Мактаггарт, великий шотландский художник, в молодости проводил там выставки, и моя картина участвовала в одной из них. Тогда-то, в конце концов, я впервые в жизни увидел свое имя напечатанным в двухстраничном каталоге. Когда открылась выставка, я купил местную газету, «Глазго геральд», «Скотсман» и другие, ожидая увидеть большие статьи, посвященные выставке, а еще больше надеясь прочитать о том, что открыт новый юный талант, то есть я. Вооружившись полудюжиной газет, я не удержался и не сумел дождаться возвращения в съемное жилье, и тем не менее испытывал стыд от того, что читаю
В те дни в Глазго стало известно о существовании натурщика для художника, а все благодаря рекламным объявлениям в «Геральд», которая принимала к печати всевозможные заявки и обращения. Однажды утром я обнаружил, что у дверей мастерской сидит оборванный босоногий ребенок лет семи-восьми. «Это вам требуется натура, сэр?» «А ты позируешь?» «Ну да, сидела для Раттрея». Ее ответ указывал на осведомленность о профессии, что было удивительно. Мистер Раттрей был ханжеским художником, и я поинтересовался, для чего она позировала. «Ну, позировала для ангела, и он дал мне шесть пенни за час в одежке и девять голяком».
Она заметно выигрывала при сравнении с той девочкой, которая приходила позировать в образе Маргариты для картины со сценой в саду из «Фауста». Она была жутко расстроена, когда увидела Фауста в оранжерее, которую использовали как гардеробную. Она вылетела оттуда и отказалась и близко к себе его подпускать. Фаустом был гусар, которого я привел из казармы неподалеку. У нее была весьма утонченная внешность, и разговаривала она жеманно и нарочито вежливо. Она больше не захотела позировать, сказав подружкам: «Если бы знала, ни за что бы не пошла».
Однажды днем, когда я сидел за обедом в доме друга, раздался громкий стук в переднюю дверь, и странный голос в прихожей поинтересовался, здесь ли Лейвери. В столовую вошел дюжий хайлендский полицейский, сурово посмотрел на меня и произнес: «Это вы Лейвери?» «Да», — ответил я с некоторой тревогой. «У вас того, все сгибло». Таким тактичным способом он решил сообщить мне известие, что моя мастерская сгорела дотла, а вместе со всеми пожитками в огне исчез и мой первый шедевр, под названием «Лучше любить и потерять».
Не могу припомнить, чтобы я когда-нибудь был так счастлив. Я был застрахован на 300 фунтов. В то время я не мог заплатить за аренду, давно просроченную, и мой тогдашний натурщик, занятой городской житель, уже устал позировать для своего портрета. На завтрашний день он собирался позировать в последний раз, и я понимал, что мне грозят неприятности, поскольку, возможно, мне так и не удастся закончить работу. Чтобы раздобыть денег на еду, я заложил все, что мог, буквально снял с себя даже рубашку. Мне много сочувствовали, даже люди, которым я не нравился, и было трудно скрывать свою радость при мысли, что я получу 300 фунтов — куда большую сумму денег, чем у меня до того когда-нибудь было.
Кампания Мэри Слессор за спасение младенцев, конец 1870–1880 годы
Мэри Слессор
Мэри Слессор начала трудиться на джутовой фабрике в Данди в возрасте одиннадцати лет, чтобы помогать деньгами своей многочисленной семье, поскольку ее отец был пьяницей. После нескольких лет обучения, проведенных у прядильной машины, она стала миссионеркой и в 1876 году была послана в Нигерию, в Калабар. Оказавшись там, она пришла в ужас от широко распространенных обычаев убивать близнецов сразу после рождения и бросать погибать новорожденных, чьи матери умерли при родах. Члены племени очень восхищались миссионеркой и любили ее, она стала известна
Однажды вечером я сидела у себя на веранде и беседовала с детьми, и как раз стемнело, когда мы услышали грохот барабанов и пение приближающихся мужчин. Это было странно, потому что мы находились на клочке земли, заходить куда не имел права никто в городке. Взяв на руки маленьких близнецов, я поспешила наружу, и что, по-вашему, я увидела? Возле ограды стояла толпа мужчин, они распевали и раскачивались. Они громко кричали, что отныне все близнецы и матери близнецов могут жить в городке и что если кто-то убьет близнецов или причинит вред матери, то будет повешен. Если бы вы слышали бывших там матерей, как они смеялись, хлопали в ладоши и выкрикивали: «Сосоньо! Сосоньо!» («Спасибо! Спасибо!»)! Неудивительно, что во всем этом шуме и гаме я отвернулась и отерла слезы радости и благодарности, ибо это был чудесный день для Калабара.
Несколько дней спустя были подписаны договоры, и в то же самое время коронован новый правитель. Матери близнецов в самом деле сидели с нами на помосте впереди всех прочих. Неслыханная прежде вещь. Что это была за картина! Как мне описать ее? Там были тысячи африканцев, и у каждого голос, способный перекричать десяток человек на родине, и все говорили так громко, как могли. Хуже всего были женщины. Я попросила всех прекратить шум. «Мама, — сказал он, — как я могу заткнуть рот женщине?» Советник сказал вождю, что он долженустановить тишину на время зачитывания договоров, но вождь беспомощно промолвил: «Как я смогу это сделать? Это же женщины — лучше их не замечать», и многих действительноне замечали.
Сумасшедший дом, 1878 год
Кристиан Уотт
Кристиан Уотт родилась в 1833 году в семье рыбаков в Бьюкене и оставила запоминающиеся мемуары о своей богатой событиями и непростой жизни, о том времени, когда была пациенткой психиатрической клиники. Она вышла замуж за моряка, который стал рыбаком, у них родилось девять детей, и она смирилась с физически изматывающей жизнью тех, кто зарабатывал на жизнь между землей и морем. Женщину энергичную, с пытливым умом, некоторые считали высокомерной и заносчивой. Она не желала считать, что джентри в каком-то смысле стоят выше нее или прочих людей. В этом рассказе описано, как она изо всех сил старалась свести концы с концами после того, как утонул ее муж, и о том, в какое отчаянное состояние рассудка ввергла ее эта борьба. Гибель мужа стала последней в череде утрат, последовавшей за потерей четырех из семи братьев, матери и отца и двух детей. В следующем отрывке говорится о первом случае ухудшения здоровья, а потом ее объявили душевнобольной и поместили навсегда в сумасшедший дом в Абердине, где она провела последние сорок семь лет своей жизни.
Мой старший сын ходил в море, но у меня еще оставалось семь детей, которых нужно было кормить и одевать. От тяжелой работы я выбивалась из сил. Покупая рыбу на Брох-маркет, я не могла конкурировать с торговцами, так как мало что получала для обмена на еду в деревне. Я заболела от забот, не ела, ни спала, у меня не было денег, за исключением денежного пособия сына в 4 шиллинга. Теперь-то я знаю, что мне нужно было обратиться за помощью в церковный приход, но я была слишком горда. Может, оно и неправильно, но именно так нас воспитывали; и продавать свое имущество — унизительное дело.