Шотландский ветер Лермонтова
Шрифт:
– Ну, я давно предлагал твою кандидатуру, но тогда мало кто тебя знал, и были определенные сомнения. Однако теперь Мишель меня поддержал, как и князь, а остальные вслед за ними не стали противиться.
Они прошли к дверям и постучали. Минуты три спустя им открыли, причем сам Гагарин, что немного удивило Петра Алексеевича,
– Добро пожаловать, господа, – сказал Григорий Григорьевич.
– Здравствуй, Гриша, – с улыбкой сказал Монго. – Мишель уже здесь?
– Пока нет. Ждем-с. Но обещался быть непременно. Пойдемте наверх, к остальным.
Гости не спорили. Вслед за хозяином они поднялись по лестнице на второй этаж и остановились у двустворчатой двери гостиной, из-за которой доносились голоса самых разных тембров. Князь любезно распахнул перед Петром Алексеевичем и Столыпиным двери и сказал, входя:
– Нашего полку прибыло, господа!
В комнате было трое молодых людей: один из них, с пышными темными усами, но крайне бледным, болезным лицом, скучал у окна; его Гагарин представил, как Жерве. Двое же остальных, Долгоруков и Шувалов, играли в шахматы, сидя за квадратным столом у левой от входа стены. Монго, едва войдя, тут же принялся радостно здороваться с каждым, и каждый здоровался с ним. Петр Алексеевич во всем старался подражать старому другу – тоже всем улыбался, тоже говорил, что рад встрече… При этом Уваров, конечно же, испытывал некоторое смущение: посиделки у Гагарина казались каким-то особенным таинством, доступным только ограниченному кругу избранных.
«Вот только, в чем это таинство состоит?»
– Так вы, стало быть, старый приятель Монго? – спросил бледный усач.
– Верно, – кивнул Петр Алексеевич.
– А с Мишелем вы тоже давно знакомы?
– Нет, виделся с ним всего пару раз, – неуверенно ответил Уваров.
– Что за допрос с пристрастием,
– Э, нет! – смеясь, воскликнул Жерве. – Тут же обычный интерес, sans aucune arri`ere-pens'ee! (без всякой задней мысли, франц.). Ты меня с ними не равняй!
– А ты не веди себя, как они, – беззлобно сказал Монго, – и не буду.
– А кто знает, как ведут себя в самом деле агенты Третьего отделения? – прищурившись, спросил Жерве. – В Петербурге только и разговоров, что про них, а на деле никому ничего толком не известно. Поговаривают, даже Пушкин у них на попечительстве…
– Я тоже такое слышал! – вставил Долгоруков, оторвавшись от созерцания шахматных фигур.
Гагарин поморщился:
– Давайте не станем высказывать эти нелепые домыслы в адрес Александра Сергеевича? Мы с ним, может быть, и не друзья, но относимся друг к другу с большим уважением.
– Как пожелаешь, – легко сдался Жерве.
Долгоруков за столом многозначительно хмыкнул, но ничего не сказал и вернулся к шахматам.
Тут снаружи послышался стук копыт и скрип колес старого экипажа.
– Неужто прибыл наш корнет? – с улыбкой сказал Гагарин, оборачиваясь на звук.
Сердце в груди Уварова застучало чаще. Для него приезд Лермонтова был облегчением и одновременно испытанием: одно дело – письма, когда ты можешь подолгу обдумывать каждое слово, прежде чем его записать; совсем другое – живое общение, когда реагировать на сказанное собеседником надо тотчас.
«Почему, когда речь заходит о Мишеле, я так боюсь ударить в грязь лицом? – со стыдом подумал Петр Алексеевич. – Почему меня настолько волнует его обо мне мнение?»
– И верно, он, – подтвердил Жерве, глядя в окно.
Конец ознакомительного фрагмента.