Шоу непокорных
Шрифт:
Судя по всему, журналистам запретили говорить о цирке. Мы улизнули прямо из-под носа полиции, и власти были в бешенстве. Они надеялись поймать нас, но не желали, чтобы кто-то вспоминал о хаосе, который мы оставили после себя.
В течение нескольких месяцев было тихо, будто цирк вообще никогда не существовал. И вдруг грандиозное объявление: он возрождается и теперь будет больше и лучше, чем прежде.
Не знаю, будут ли в нем выступать прежние артисты. Живы ли они?
Больше всего меня беспокоит судьба Иезекиля. Это его я постоянно вижу во сне. Я знала
— Там и в самом деле было так плохо, как говорят? — спрашивает Рози. — Но как такое возможно? Слухи ведь наверняка преувеличены?
Воспоминания медленно выползают из бездонной ямы моего живота, тянутся к поверхности, цепляются за мои кишки, скручиваются и извиваются в моих внутренностях, бьются о ребра.
Я не могу рассказать ей правду. Знаю, Рози хочет услышать ее, но я не могу говорить об этом жутком месте, во всяком случае, не ей, женщине, у которой забрали сына.
Жаль, что рядом со мной нет Бена.
Я встаю и с грохотом отодвигаю ящик в сторону.
— Извините.
Распахиваю дверь, выглядываю наружу и жадно хватаю воздух ртом.
— Хоши! Живо вернись внутрь! Тебя могут заметить! — сердито шипит на меня Джек.
— Простите. Мне нужно было глотнуть воздуха.
Я чувствую на моей талии бережную руку.
— Тебе не нужно извиняться, — скорбно звучит голос Рози. — Я проявила бестактность, больше не буду ни о чем спрашивать. Мне следовало догадаться. Пожалуйста, прости меня. Трудно думать о чем-то другом, когда твой ребенок находится в опасности или, возможно, уже мертв.
Бедняжка ужасно страдает. Я знаю, каково ей сейчас. Знаю, потому что моего Бена тоже нет рядом, мне неизвестно, где он. И это моя вина. Я бросила его одного. Сама убежала, а его бросила там с пистолетом у виска. Он очередной человек, которого я оставила сражаться с хаосом, который сама сотворила.
Я поворачиваюсь к Рози. Ее щеки горят от стыда, голова понуро покоится на груди.
— Не извиняйтесь, все в порядке, — говорю я. — Честное слово. Мне тоже знакомо это чувство, когда тот, кого вы любите, страдает, а вы не можете ему помочь.
Бог свидетель, кому это знать, как не мне.
Довольно. Хватит. Пора прекращать. Я делаю еще один глубокий вдох.
— Как сказал Джек, за его жизнь можно не беспокоиться, пока цирк закрыт.
Лицо Рози становится бледнее, из горла вырывается сдавленное рыдание. Она поднимает голову и смотрит на меня полными страха глазами.
— Разве вы не видели рекламные плакаты?
Теперь рядом со мной Грета, она дергает Рози за рукав.
— А что они говорят, эти плакаты?
На миг воцаряется тишина.
— Они говорят, что это будет незабываемое зрелище, — наконец выдает Рози. — Что это будет страшно. И смертельно опасно.
— Когда? —
— На этой неделе. — Голос Рози дрожит. — В субботу вечером, через два дня.
Бен
Я смотрю на него разинув рот, зачарованный этим видением, говорящим голосом Сильвио Сабатини.
Наконец, я поворачиваюсь к матери. Та самодовольно улыбается.
— Не ожидал?
— Я ничего не понимаю.
Призрак наверху заливается ликующим, каркающим смехом.
— Я выгляжу так же, как и ты, Бенедикт, не так ли? Я больше не похож на Отброса. Меня не отличить от Чистого. Теперь я чист, правда? Ты не станешь этого отрицать. — В его голосе слышится легкая мольба, как будто он отчаянно жаждет моего согласия.
— Замолчи! — сердито рявкает на него моя мать. — Замолчи, безмозглый идиот! Скажи спасибо, что я не посадила тебя в тюрьму за измену! Каким бы ни было твое лицо, тебе никогда не вытравить Отброса, что сидит глубоко внутри тебя, тщеславный глупец. — Ее голос полон отвращения. Она смотрит на Сильвио с тем же презрением, что и всегда. — Грязный, мерзкий Отброс всегда будет внутри тебя, потому что в нем твоя суть!
Улыбка Сабатини на миг стала кривым оскалом. Пару секунд он борется с собой, пытаясь сохранить самообладание, а затем говорит снова:
— Как бы там ни было, Бенедикт, твоя мать предупредила тебя о нашей маленькой договоренности?
Мать усмехается:
— Я думала, что предоставлю это удовольствие тебе, инспектор манежа. Не говори, что я никогда не помогаю тем, кто менее удачлив, чем я.
Он хлопнул в ладоши, и его трость со стуком упала на деревянные мостки.
— Вы приняли весьма мудрое решение, мадам. Как только он проведет у нас денек-другой, когда увидит, что такое жизнь в реальном мире, он будет умолять вас вернуть его домой!
— Что ты хочешь этим сказать? Что происходит? Что ты задумал?
— Я надеялась, что разговора с тобой будет достаточно для того, чтобы ты понял свою ошибку, — печально говорит моя мать. — Думала, те месяцы, пока ты был в бегах, заставили тебя образумиться. — Она презрительно фыркнула. — Я даже мысленно представляла себе, как ты извиняешься! Мне самой смешно — следовало сразу понять, что эта циркачка, эта маленькая ведьма навела на тебя порчу.
— Хоши никакая не ведьма!
— Нет, нет, она не ведьма. Она хуже — гнусная, мерзкая тварь, которая бессовестно вцепилась когтями в моего сына.
Все мое тело дрожит от ярости и гнева. Я встаю.
— Я больше не намерен выслушивать эти гнусности. Я ухожу!
Двигаюсь по проходу и открываю дверь. В глаза мне тотчас ударяет яркий свет. Я пытаюсь присмотреться. За дверью стоит Стэнли, его взгляд устремлен вперед, поверх моей головы.
— Извини, — говорю я и пытаюсь оттолкнуть его, но он застыл на месте, как скала.
Я оборачиваюсь. Мать стоит лицом ко мне. Сильвио Сабатини — прямо над ней, все так же освещенный лучами прожектора.