Шоумен. Министерство мокрых дел
Шрифт:
– Я лично никогда эти батончики не покупаю, – сказала женщина. – Потому что знаю, из чего они делаются. Это ещё что, – кивнула она на ёмкость с шоколадными крошками. – Здесь хоть шоколад. А чего они в батончики ещё пихают …
– И чего они пихают? – спросил Просекин, почему-то понизив голос.
Наверное, он почувствовал себя лазутчиком, помимо своей воли оказавшимся в расположении вражьих порядков.
– Берут, к примеру, печенье … Ну, обычное самое, наше, российское. То, у которого срок годности давным-давно истёк. Измельчают и добавляют в свои батончики, – охотно
– Зачем?
– А чтоб дешевле. Просроченное-то печенье – оно ведь ничего не стоит. А им прибыль.
Я видел, как лицо Просекина пошло пятнами. Но и это ещё был не конец открытиям. Из соседнего цеха пришёл работник с совком и веником. Смёл с пола пыль, которой здесь было предостаточно, и небрежно ссыпал её прямо в ёмкость с шоколадными крошками. Никто этому нисколько не удивился, кроме Просекина, но на него никто и не обращал внимания.
– И это тоже – туда? – медленно обретал дар речи Просекин.
– Вы же замечали – батончики на зубах хрустят. Потому что – пыль.
– Пыль?! – не посмел поверить Просекин.
– Пыль. Всё идёт в дело, – обречённо подтвердила работница.
Просекин судорожно вздохнул. Сам не раз покупал внукам эти сладости. Если бы знать раньше!
Он хотел сказать, что – гады, что – в тюрьму за подобное надо сажать, но не посмел. Не знал, как его слова воспримут окружающие.
Просекин знал, что в стране развал и непорядок, что кругом лихоимство и несправедливость, что воруют, что экология ни к чёрту и вообще всё очень и очень плохо, но чтоб вот так, средь бела дня, в столице, в сердце России, можно сказать, и никто ничего, а они ещё и рекламу по телевизору … У-у-уххх!
Градус кипения у Просекина дошёл до критической точки, но пар возмущения вырваться не успел. Потому что появился давешний его провожатый, да не один, а в компании гомонящих людей с фотоаппаратами и видеокамерами.
– Пресса! – объявил принимавший Просекина на работу парень. – Вот сюда, пожалуйста.
Он подвёл журналистов к бедному Просекину, приобнял его:
– Один из наших наладчиков. Ценный специалист.
Защёлкали фотокамеры. Просекин и заметить не успел, как в его руке оказался шоколадный батончик.
– Ешьте! – тихо потребовал его новоявленный шеф и громко добавил. – Рекламный снимок!
Вы видели когда-нибудь выражение лица человека, которому предлагают съесть дохлую крысу? Именно так и выглядел Просекин. Он держал в руке батончик, тайну изготовления которого только что узнал. Он понимал, что там внутри: просроченное печенье, шоколадный мусор из использованных упаковок и пыль. Пыль, из-за которой эти батончики так аппетитно хрустят.
Ради вот этих нескольких минут мы и затеяли съёмку. Человек перед выбором. И его реакция. То, из-за чего нашу программу и смотрят миллионы.
Пауза. Секунда, две, три. Все ждали.
– Да пошли вы к чёрту! – наконец-то дозрел Просекин.
И после этого выдал такое, что уж совсем не имело ни малейших шансов попасть в эфир. При монтаже придётся заменить его тираду писком – это "пи-и-и" звучит всегда, если герой использует слова, которых нет в словаре Ожегова.
Он
– А на работу вы приняты, – сказал я Просекину. – Я договорился.
Пусть это будет нашей платой мужику. Испереживался, бедняга.
* * *
Борины владения расположились рядом с Москвой, в небольшом лесочке, к которому от шоссе вела неширокая, покрытая растрескавшимся асфальтом дорога. При въезде на эту дорогу висел запрещающий "кирпич", оставшийся с тех самых пор, наверное, когда в подземных бункерах обитали многозвёздные генералы, а охрана на вышках стреляла без предупреждения. Сидевший за рулем Боря смело, по-хозяйски, въехал под "кирпич", обронив бесстрастно:
– Тута всё колхозное, тута всё моё.
Попадались идущие навстречу тентованные грузовички. Борины клиенты развозили товар по всей округе.
– У нас там много пустующих помещений, – с довольным видом сообщил Боря. – Выберешь, где будете снимать.
С его слов я уже знал, что приобретённое им сооружение имеет циклопические размеры, но в полной мере представить себе не мог, пока не увидел воочию.
С небольшой, залитой бетоном площадки в чрево земли вёл огромный туннель, в который мы въехали прямо на Бориной машине. Здесь светились фонари, и тут и там сновали люди. Мы въехали в огромный, похожий на ангар зал, забитый выстроенными в штабеля ящиками. Среди ящиков обнаружились несколько машин. Их загружали с помощью автопогрузчиков.
– Конверсия по-русски, – прокомментировал Боря. – Раньше здесь хранились ракеты, а сейчас польские консервы.
Мы миновали этот зал без остановки, проехали следующий, не меньший по размерам, и только в третьем, оказавшемся пустым, Боря остановил машину. Свет фар выхватывал из темноты уходящие вверх стены и змеящиеся по этим стенам трубы.
– Вот, – сказал Боря. – Отличное место.
Я молчал.
– Снимайте, сколько хотите, – продолжал гостеприимный Боря. – Никто вам не будет мешать.
– А нет ли зала поменьше? – осведомился я.
Я уже прикинул, во что нам обойдутся декорации в таком огромном зале, и понял, что такие затраты нам не осилить. По миру пойдём.
– Что такое? – не понял Боря.
– Великовата кольчужка.
– Идём! – Боря вывалился из машины и быстро-быстро засеменил прочь, подсвечивая себе фонариком.
Я едва за ним успевал.
Мы вошли в широкий коридор, конца которому не было видно, и примерно метров через тридцать справа по ходу обнаружилась металлическая дверь. Боря не без труда её отодвинул, ржавые петли при этом угрожающе заскрипели. За дверью был зал – много меньший, чем тот, из которого мы пришли. Вот здесь было хорошо. Просто великолепно. Я прошёл через зал по диагонали. Прикинул, что и где мы разместим. Всё должно получиться превосходно.