Шпаги и шестеренки (сборник)
Шрифт:
Прекрасной формы нос, по-европейски тонкий, с узкими крыльями, так не похожий на те широкие и приплюснутые, которыми обычно отличается большинство негроидов. Губы, при взгляде на которые приходит на ум лишь одно определение – «сочные».
Слегка вьющиеся волосы туго зачесаны назад и забраны в «конский хвост». Высокий лоб охватывает кожаная ленточка с очками-«консервами», защищающими глаза при работе с металлом. А эти глаза – огромные, влажные, с длинными пушистыми ресницами и чуть приподнятыми уголками, отчего их взгляд немного лукав и насмешлив, – стоит не просто защищать. «За благосклонность таких глаз мужчины испокон веков убивали и умирали», – думает ошарашенный пилот.
На вид незнакомке вряд ли больше, чем ему, то есть немногим
– Обязательно… – китайским болванчиком кивает молодой человек, при помощи Сугейба с трудом выбираясь из повозки. Словно в тумане он слышит, как сержант представляет его хозяйке: «…летчик… поломался… британец, правда, и шотландцев, должен заметить, не любит…» – экая ты, оказывается, скотина, сержант Дантес!
Девушка заливисто смеется и рассказывает старую шотландскую байку. Дескать, Господь, создав Шотландию, говорит архангелу Гавриилу: «Вот Мое лучшее творение! Изумительная, в меру прохладная погода, живописные горы, луга и озера. А уж до чего сильные, красивые, храбрые и добродетельные люди населяют эту землю! Вдобавок Я даровал им чудесную музыку и дивный напиток под названием “виски”. Вот, отведай!». Посмаковал Гавриил виски, восхитился и изрек: «Воистину, велик Господь! Но не слишком ли Ты щедро обошелся с этим народом? Не боишься их избаловать?» И ответил Творец: «Эээ, ты еще не видел, кого Я им подсунул в соседи!»
Теперь уже смеются все трое – даже британец, которого сейчас его горящие ярко-пунцовые уши беспокоят несравненно больше возможной травмы.
Дантес прощается, и они с Сугейбом отправляются в обратный путь, поручив молодого человека заботам «несравненной мадемуазель Дро».
Андромеды…
– …Моя покойная мама была хоть и не царицей, но все же чистокровной эфиопкой, а папа – большой оригинал. Именно из-за этого, кстати, – ну, еще и из-за гордости, конечно; недаром у французов есть поговорка «Fier comme un Ecossais [5] », – он не смог оставаться на родине. Его эксперименты с механическим протезированием… Папа часто шутит, что в Средние века давно бы уже угодил на костер, а в наше благословенное время всего-навсего лишился кафедры в университете Сент-Эндрюса.
5
Гордый, как шотландец (фр.).
Английский Андромеды безупречен, но название города она произносит с нарочито шотландским акцентом, «Сент-Андрус», чтобы подразнить гостя. Но молодой человек только рад этому: дразня его, Дро почти всегда смеется. А ее смех – мягкий, переливчатый и удивительно искренний, лишенный даже тени жеманности – самое прекрасное, что он когда-либо слышал в жизни.
Опасения британца, к счастью, не оправдались – никакого разрыва связок, просто сильное растяжение. Оставив гостя на попечение двух слуг-берберов, Андромеда, не слушая никаких возражений, в сопровождении еще двоих едет к месту посадки «Скаута». И через сутки возвращается уже на аэроплане. Да-да, в искусстве управления воздушной машиной она вряд ли сильно уступает профессиональному пилоту. Хотя есть ли что-то, чего не умеет эта удивительная девушка? («Папа часто повторяет, что девиз Сент-Андруса – Aien aristeuein [6] . А еще он говорит: хочешь добиться успеха – усвой как следует два правила. Первое: сначала поверь в то, что ты действительно способен его
6
Всегда быть лучшим (лат.).
Девушка снова заразительно хохочет, отчего на ее щеках появляются очаровательные ямочки. Летчик слушает ее и улыбается. Он вообще не уверен, что за всю прошлую жизнь улыбался хотя бы вполовину столько, как в эти волшебные, восхитительные дни. Дни, в которые он внезапно открывает для себя совершенно неведомые доселе цвета, запахи и звуки. Дни, в которые ему хочется, наплевав на тщательно пестуемую с раннего детства рассудительность и сдержанность в эмоциях, подобающую истинному джентльмену, беспричинно смеяться, петь и обнимать весь мир. Хотя бы мир. Потому что весь мир сейчас – это она.
Рассветы и закаты. Солнце и ветер. Море и песок. Цветы и пальмы… мой бог, какие они, оказывается, разные! Почему он не видел этого раньше?
«Скаут» давно уже полностью приведен в порядок и даже несколько усовершенствован. Нога тоже ведет себя прилично. Сержант Дантес приезжал в очередной раз пару дней назад, интересовался, не нужно ли чего. Смотрел на англичанина странным долгим взглядом. Верный Сугейб улыбался, как всегда молча, и слегка кивал каким-то своим мыслям.
А дни все идут, перетекают один в другой, сливаются в щемящее, пронзительное, звенящее безвременье…
Солнце тонет в море. Ночной ветер шепчется с листьями пальм, а соленый прибой отвечает ему так вкрадчиво. От запаха жасмина и еще каких-то неведомых цветов кружится голова. Кружится настолько, что хочется упасть спиной на остывший после дневного пекла песок, раскинув руки крестом, и зажмуриться крепко-крепко. Но даже так, сквозь опущенные веки, по-прежнему видеть волшебный, немного шальной и удивительно родной блеск ее глаз.
– Так странно… Почему-то я самого детства была уверена, что, раз я Андромеда, то моего мужа непременно должны звать Персеем. А папа смеялся и говорил, что это может оказаться проблематичным. Где ж найти чудака-родителя ему под стать?
Перехватывает дыхание. Хоровод в голове прекращается резко, вдруг, будто налетев с размаха на бетонную стену.
– Например, в Англии, – с трудом выговаривает молодой человек, открывая глаза. И быстро-быстро, словно боится, что его оставит решимость, продолжает: – Нет, не говори ничего, позволь мне закончить. Я действительно британец, но Ричард Грей – не мое имя, и в Тунисе я очутился совсем не по той причине, которую озвучил итальянцам, французам и… тебе. Богатый спортсмен-повеса – лишь маска, дорогая. Хотя мой отец там, в Англии, весьма богат и влиятелен. А еще он очень знатен. Настолько, что, в соответствии с древней традицией, назвал своего единственного сына пышным рыцарским именем Персиваль. Именем, которого он… я… всегда стеснялся, предпочитая простое «Перси».
Девушка некоторое время молча пересыпает песок из кулака в ладонь и глядит в море. А когда вновь решается заговорить, голос ее слегка дрожит:
– А я-то думала…
– Дро…
– Нет, теперь ты позволь… закончить мне, – она сглатывает раз, другой, словно что-то в горле – плотное, шершавое, колючее – мешает ей говорить. – Черт, да ты представить себе не можешь… столько раз я произносила твое имя. То, под которым узнала тебя. Произносила вслух и про себя. Пыталась петь его и кричать. Ричард… Рич… Ричи… Рики… Дик… Дикон… Не то. Не отзывается. Глухо. Мертво… – по ее щекам медленно текут слезы, дрожь в голосе усиливается. – И немецкое Рихард. Французское Ришар. Итальянское Рикардо… А дело вовсе не в том… не в том…