Шпана

Пазолини Пьер Паоло

— Не, ты что, это не мы! — заторопился Мариуччо.

— Нечего, нечего отпираться! — прокурорским тоном повторил Кудрявый, веселясь все больше. — Чтоб вы знали — свидетели имеются!

— Откуда свидетели? — удивился Бывалый.

— Вот те на! Откуда! Да вас все там вчера видали — человек шестьдесят, не меньше. И Огрызок, и Сопляк, и Армандино… Да вся мелюзга из нашего квартала, спроси кого хошь!

— Это не мы! — повторил Мариуччо, заметно нервничая.

— Вот заметут вас, там и будете сказки рассказывать! — траурным тоном заключил Кудрявый.

Но Мариуччо, задыхаясь

от страха и несправедливости, тряс подбородком и все твердил: “Нет, нет, это не мы!”

Видя, что тот готов заплакать, Кудрявый сжалился, подошел поближе к краю вышки и, покачиваясь над бездной, пропел куплет всем известной песни. Его веселость повергла малолеток в еще большее смятение.

— Слезами горю не поможешь! — не утерпев, попрекнул он малыша Мариуччо. — Раньше думать надо было!

Ему вдруг стало жаль эту пузатую мелочь; разом вспомнились годы, когда он сам был таким же беспорточником и над ним издевались во всех дворах взрослые ребята, и то, как они с Марчелло и Херувимом были изгоями бандитского общества, и то, как однажды он своровал деньги у слепого, чтоб взять напрокат лодку на Чириоле, и то, как спас тонущую ласточку у Понте-Систо.

Вдали завыли полуденные сирены.

— Ну давай, ныряй скорей, — вслух сказал сам себе Кудрявый, — не то мастер опять напьется, как скот, и денежки из него хрен вытянешь! Не хватало и сегодня остаться с фигой в кармане!

С этими словами он сиганул вниз головой, не обращая внимания на Мариуччо, который уже успокоился и вопил ему вслед:

— А Бывалый тоже грозится реку переплыть.

— Заткнись, дурак! — рявкнул на него Бывалый.

Вместо того, чтобы выполнить обещанное, он задумался об услышанном от Кудрявого. Но вскоре выбросил из головы непонятные новости и стал по примеру братьев наблюдать за тем, как Кудрявый плещется на середине реки. Затем подошел к краю воды, где Оборванец и Мариуччо любовались курбетами Кудрявого, и тихо бросил им:

— Пора нам домой идти, не то мамка там небось слезами обливается.

Сказал и снова уставился на Кудрявого, который устроил в воде целое представление. Руками плещет, вздымая столбы пенных брызг, то уйдет с головой под воду — один зад торчит и лапы, как у гусыни, — то вытянется на воде брюхом кверху и распевает во все горло. Наконец он сделал резкий разворот и поплыл обратно к трамплину; вскарабкался на него, встряхнулся, как пес, и, важничая перед малышами, глядевшими на него во все глаза, снова нырнул, раскинув руки, как птица.

Через минуту вынырнул и, не оборачиваясь, широкими саженками поплыл к другому берегу. Тогда Бывалый решил тоже показать класс: меся грязь под ногами, он зашел в воду по грудь и быстро-быстро поплыл по-собачьи.

— Что, Бывалый, переплывешь? — взволнованно кричали ему вслед Мариуччо и Оборванец.

Но он их не слышал, да и не мог слышать, потому что изо всех сил догонял Кудрявого, вытягивая из воды подбородок и крепко сжав зубы, чтобы не нахлебаться.

Вот он миновал быстрину, которая на несколько метров увлекла его вниз по течению, затем, проворно перебирая руками под водой и свернув голову набок, одолел оставшуюся половину реки. Кудрявый уже достиг другого

берега, перебрался через белопенную полосу кислотных отходов и тут же вновь бросился в воду. На сей раз он доплыл до противоположного берега буквально в несколько гребков. А когда вылез, разлегся навзничь под трамплином и снова затянул песню; при этом руками и ногами делал гимнастику, чтоб обсохнуть побыстрей. Солнце припекало, стоя в зените, воздух вокруг фабрики отбеливателей накалился и обжигал вдали, с полей и с дороги, на которой уже смолк грохот колонны танков, наплывала полуденная тишина. За несколько минут Кудрявый не только высох, но и взмок от пота.

Бывалый же остался один на другом берегу. Он присел у стока фабричных отходов в подбитую белой пеной грязь. Наверху, у него за спиной, как адский оползень, поднимался, щетинясь кустарником, откос с фабричной оградой, из-за которой высовывались крашенные зеленым и коричневым баки — целый лес металлических резервуаров; под ослепительным солнцем они казались почти черными.

Мариуччо и Оборванец не сводили глаз с брата, а тот скрючился на противоположном берегу, как бедуин в пустыне.

— Эй, Бывалый, а обратно как же? — тоненьким голоском крикнул Мариуччо, крепко прижимая к груди одежду старшего брата.

— Ща, обождите, — отозвался Бывалый, не повышая голоса и не поднимая головы от колен.

Кудрявый уже начал одеваться: неторопливо рассматривал на свет дырявые носки — как бы наизнанку не напялить.

— Пойду скажу карабинерам, что вы здесь! — крикнул он Бывалому, уже собираясь уходить.

— И отцу вашему доложу непременно!

Удалялся он все в том же благодушном расположении духа и на сей раз ограничился тем, что погрозил кулаком соплякам, которые настороженно смотрели на него снизу. Но что-то вдруг заставило его обратить взор к другому берегу, к ограде фабрики и к еле заметному наверху среди оцинкованных цилиндров окошку, в котором мелькнула фигурка дочери сторожа. Она протирала стекло.

— Эй, милашка! — задиристым тоном окликнул ее Кудрявый.

Он сделал несколько шагов по направлению к мосту, потом передумал и обернулся. Девушка наверху усердно начищала стекла: они уже блестели, как солнце, в раскаленном воздухе.

— Посижу еще тут, пусть все катятся к чертовой матери! — сказал сам себе Кудрявый и уселся меж колючего кустарника и зарослей крапивы — так, чтобы его не видели ни трое ребятишек на берегу, ни народ, проходящий через Тибуртино; впрочем, в этот час все равно тут ни души — дураков нет, чтобы по этакому солнцепеку ходить. Временами до него доносился гул машин и глухой, далекий рокот продвигавшихся рывками танков.

Спрятавшись в кустах, он снова стянул брюки, убедив себя, что надо еще немного подсушить плавки, и начал подавать знаки девчонке в окне фабрики — вдруг заметит?

— Ты скоро, а, Бывалый? — не унимался на берегу Мариуччо.

Бывалый долго не отвечал на его призывы, но вдруг рывком поднялся и бросился в воду. Доплыл до быстрины и тут же повернул назад. Опять вылез на берег и уселся, нахохлившись, под самой фабричной оградой.

— Бывалый, ты что, не вернешься? — все кричал Мариуччо.