Шпион для Германии
Шрифт:
Я оказался в камере, в которой якобы отбывал когда-то наказание мнимый полярный исследователь Кук, посаженный за попытку обмана. Он принимал поздравления как покоритель Северного полюса со всех концов мира до тех пор, пока не было установлено, что он там и не был. Америка не простила ему этого позора. И наказание он отбывал до самой своей смерти.
Судьба моя все еще не была определена. Формально я числился как приговоренный к смертной казни. Мои защитники направили новое прошение о помиловании мистеру Трумэну — преемнику Рузвельта. Собственно
Война в Европе закончилась несколько месяцев тому назад. Я за это время успел превратиться в опытного «лопаточника». Мне приходилось ежедневно перелопачивать целую гору угля, совершенно бесплатно. По воскресеньям был отдых. Поскольку справиться в одиночку с громадным количеством угля, потреблявшегося тюрьмой, было просто невозможно, в помощь мне выделили двух здоровенных, как медведи, негров: хотя белые и цветные даже за тюремной решеткой были отделены друг от друга, на тяжелых работах этих различий не делалось. Назначением на эту работу я был обязан начальнику тюрьмы, который почему-то меня невзлюбил.
В нарушение предписаний он не только не принял меня как положено, но и не проводил. Наше с ним расставание произошло через несколько лет при довольно странных обстоятельствах…
Заключенные, прежде всего немцы, относились ко мне по-товарищески. Сразу же после моего прибытия один бывший военнопленный вручил мне в качестве подарка пакет с конфетами, мылом и сигаретами стоимостью в десять долларов — целое состояние по тюремным меркам. Соотечественники помогали мне как могли, не давая, как говорится, уйти под воду.
Когда я в первое время возвращался в камеру после тяжелой работы, то буквально валился с ног от усталости. Но постепенно мускулы мои налились, как у профессионального боксера. Как-то у меня возникла стычка с одним из громил, и я его нокаутировал. И тогда окончательно перешел в «элитную группу» ливенуортской тюрьмы.
В один из сентябрьских вечеров 1945 года по радио передавали мою любимою музыку в исполнении Томми Дорси. Его тромбон умолк в двадцать часов. Пошли последние известия. Я хотел было уже снять наушники, но почему-то воздержался.
Диктор перечислял и комментировал политические события со всего мира. Какие-то несогласованности с русскими, криминальное происшествие в Германии: американский солдат из-за немецкой приятельницы убил свою жену. Корреспондент со смаком расписывал подробности случившегося. Затем начались сообщения из Вашингтона.
Вдруг, как от удара электротоком, я вскочил с койки, услышав свое имя, произнесенное достаточно отчетливо. Сомнений быть не могло.
Диктор не торопясь и спокойно зачитал текст, не зная, что он для меня значил:
«Американский президент Гарри Трумэн объявил сегодня о помиловании немецкого шпиона Эриха Гимпеля и замене ему смертной казни на пожизненное заключение. Гимпель прибыл в Соединенные Штаты в конце прошлого года на немецкой подводной
Сокамерники стали меня поздравлять с радостью и воодушевлением. К двери подошел надзиратель, просунул голову и сказал:
— Вы слышали, Гимпель? Можете сохранить свою башку! Везет же людям…
В тот день в послеобеденное время американский президент провел в Белом доме пресс-конференцию. Обсуждались текущие политические проблемы. Заседание продолжалось около двух с половиной часов. В конце его Трумэн зачитал свое постановление о моем помиловании в присутствии нескольких сотен американских журналистов. Подробности я узнал на следующий день из газет.
— Почему вы помиловали Гимпеля, господин президент? — спросили Трумэна.
— Гимпель был шпионом, — ответил Трумэн, — то есть человеком, сражавшимся за свою родину.
Ни одна страна в мире во время войны не обходится без шпионажа… Естественно, мы тоже имели своих людей в Германии. Схваченных в военное время шпионов обычно вешают. После же конца войны их обычно оставляют в живых. — Президент напряженно улыбался в камеры тележурналистов и объективы фотографов. — Поэтому я и решил заменить смертный приговор на пожизненное тюремное заключение…
Руку начальника тюрьмы я чувствовал еще долгое время. Уголь мне пришлось перелопачивать целых четыре года. Монотонность и тупость механической работы вначале отвлекали меня от мыслей. Но только вначале. Потом с каждым днем мне становилось все труднее отделываться от них.
Жив ли еще отец? Как сейчас жизнь в Германии? Выйду ли я когда-нибудь из тюрьмы? Окончится ли ненавистное ожидание неизвестного, тупая безнадежность, концентрация внимания на паре сигарет и плитке шоколада? Смогу ли я вообще разговаривать с людьми, не хвастающимися своими преступлениями или не доказывающими свою невиновность? Представится ли мне когда-либо возможность свободно пойти в ресторан и выбрать то, что пожелаю?
И вот мною овладела идея фикс — мысль, не дававшая мне покоя. День и ночь я стал думать о побеге, каким бы безнадежным он ни казался. Я решил все-таки попробовать и стал к нему готовиться — постепенно, терпеливо и незаметно для окружающих.
По территории тюрьмы я мог передвигаться довольно свободно. С трех ее сторон побег был невозможен, с четвертой основное здание было отделено от внешнего мира естественной преградой, которая на расстоянии нескольких метров была усилена проволочным забором. По углам территории находились охранные вышки, на которых постоянно дежурили часовые с автоматами и пулеметами. Однако ночью они частенько спали, а к забору электроток подключен не был, хотя в темное время суток он и освещался. В течение долгих лет попыток побега ночью в Ливенуорте не было.