Шпион, которого я любила
Шрифт:
Я рассказала ему также, что на нашей встрече в Лондоне шеф английской контрразведки сообщил мне, что он определенно знал в течение последних семи лет, что Ким работал на русских без денег. Эта новость страшно заинтересовала Кима. Он заставил меня повторить слова шефа несколько раз, обдумывая их долго и серьезно. Каким-то образом это открытие глубоко задело его, поскольку оно пролило совершенно новый свет на его отношения с англичанами.
Если англичане так давно знали о его русских связях, то не он обманул их, а они его. Он думал, что шпионил за ними, а на самом деле они следили за ним, стараясь использовать его против русских помимо
Несколько дней спустя, после всех этих долгих разговоров, я задала ему лобовой вопрос: «Что для тебя важнее – я и дети или коммунистическая партия?» Он ответил мгновенно, без малейших сомнений: «Конечно, партия». Я почувствовала себя очень глупо и пожалела, что вообще задала этот вопрос. Я никогда раньше не встречала по-настоящему преданного коммуниста. Ким очень редко упоминал о своих политических убеждениях, и я всегда думала, что у нас с ним одни и те же взгляды.
День ото дня наши беседы все больше напоминали бейрутскую эпоху, когда мы изо всех сил старались избежать рутины ежедневной жизни. Об идеологии он больше не говорил. Гораздо позднее я сказала ему: «Тебе нужно было жениться на коммунистке, убежденной коммунистке, и ни на ком другом». «Ты совершенно права», – ответил он.
Эти разговоры изменили мое отношение к Киму. Я всегда радовалась тому, что у нас не было секретов друг от друга, но не могла больше питать таких иллюзий. Я должна была приспособиться к новой ситуации, потому что почувствовала, что по-другому больше никогда не будет. Я быстро поняла, что никогда не узнаю полной правды о тайной жизни Кима. Сам характер его работы, обстоятельства побега из Бейрута, большая часть из тридцати последних лет его жизни – все это навсегда останется для меня тайной.
Я никогда не была членом компартии и не имела никакого желания вступить в нее. Не думаю, что русские приняли бы меня, даже если бы я об этом просила. Медленно, но верно я пришла к выводу, что этот человек, которого я все еще любила так сильно, которому так безгранично доверяла, от которого ничего не скрывала, был на самом деле мастером обмана.
Мне трудно выразить словами, каким болезненным и ошарашивающим оказалось для меня это открытие. Но в те первые дни в Москве я не хотела сдаваться; мне все казалось, что эту рану можно зализать, а через растущую между нами стену перебраться по лестнице.
2.ВСТРЕЧА С МАКЛИНАМИ
Я пробыла в Москве не больше недели, когда Ким сказал: «Маклины очень хотят познакомиться с тобой и приглашают нас на обед». Я ожидала этой встречи с огромным любопытством, потому что уже начала чувствовать, какую ограниченную жизнь нам предстояло вести: за все эти дни я не говорила ни с одной живой душой, кроме Кима, Сергея, и – с помощью нескольких «нет» и языка глухонемых – Зины, нашей экономки. И вот, наконец, мне предстояло познакомиться с супружеской четой, чья история очень напоминала нашу собственную.
Маклины – еще одна англо-американская пара – бежали в Россию при весьма драматических обстоятельствах, но они уже успели прожить в Москве десять лет. Естественно, мне очень важно было узнать, как они привыкали к сложностям русского окружения. Они, конечно, знали все секреты, и я была готова научиться у них всему, что могло
Кима держали под таким строгим контролем, что он сам встретился с Маклинами всего за две недели до моего приезда. Он знавал Дональда еще в юности, но мало встречался с ним, когда Маклин делал карьеру в Форин Оффис. Между ними не было той дружбы, которая связывала Кима с Берджесом – их объединяла только общая работа на русских. До прибытия в Москву Ким никогда не встречался с Мелиндой Маклин.
В тот вечер Маклины приняли меня очень тепло. Не считая редких визитов родственников, я была первым человеком из западного мира, с которым они могли разговаривать совершенно свободно. Меня засыпали вопросами: они хотели знать, что делается в Лондоне и в Нью-Йорке, кого из наших общих друзей я видела, чем они занимаются и о чем думают, и говорят там, на Западе.
Несомненно, они страшно хотели бы посмотреть на все своими глазами. В отличие от меня Мелинда давным-давно утратила американское гражданство и не могла уехать никуда западнее Праги без риска для жизни. Уже во время первой встречи я почувствовала ту зависть, с которой относились ко мне эти изгнанники: я могла приехать и уехать, когда пожелаю; мой паспорт оставался действительным. А главное, я сама все еще была американкой.
После обеда мы уселись играть в бридж, и это стало образцом наших будущих встреч. Два-три раза в неделю мы обедали, играли в бридж и сплетничали. Кто-нибудь неожиданно сообщал, что нашел на рынке два грейпфрута, и эта потрясающая новость была способна занять нас в течение пяти минут.
Если дореволюционное здание, в котором мы жили, выглядело простым и мрачным, то квартира Маклинов находилась на верхнем этаже массивного дома с тяжеловесным орнаментом сталинской эпохи. Из их гостиной открывался прекрасный вид на Москву-реку, а сама гостиная, с хорошей мебелью и всякими западными вещицами, сохраняла безошибочный аромат Лондона. Разве что ситцевые обои выглядели потертыми, да и западную меблировку было трудно заменить.
Помимо гостиной, которая была больше и роскошней нашей, вся семья жила в двух комнатах: в одной – двенадцатилетняя дочь, в другой – двое сыновей, 18-ти и 20-ти лет. Дональд и Мелинда спали на диванах в гостиной.
Их дочь родилась после побега отца и попала в Россию совсем младенцем; она говорила по-русски, как уроженка страны, и поразила нас с Кимом своей избалованностью и грубым обращением с матерью. Старший сын учился в Московском университете, а его брат – в техническом институте. Внешне никто из детей не походил на русских, может быть, потому, что они одевались из посылок, которые мать и сестра Мелинды постоянно присылали из Америки и из Англии.
В общем, эта семья не была самой счастливой в мире, и я часто удивлялась, почему Мелинда, которая явно не один раз была близка к разводу с Дональдом, все-таки решила приехать к нему в Москву. Возможно, она разделяла его убеждения и была соучастницей в его шпионских делах, но она определенно тосковала по роскоши западного капитализма, от которого была не полностью отрезана благодаря материнским посылкам.
Дональд был крупным мужчиной высокого роста, лет сорока пяти, безусловно интеллигентным, но очень самодовольным. С первого же раза я почувствовала, что мы никогда не станем близкими друзьями. Жена его была маленькой, пухлой брюнеткой, в меру привлекательной, страшно нервозной и напряженной, с раздражающей привычкой повторяться.