Шпион Тамерлана
Шрифт:
– О чем задумался, Иване? – нагнала Раничева Таисья, та самая сероглазая девчонка в ордынской лисьей шапке, что запомнилась Ивану еще с первой встречи. Они пошли сегодня вдвоем, чувствовалось, что атаман доверял девке, и правильно делал, – ловкая, быстрая, сильная – та могла бы дать фору любому мужику и в охотничьем, и – как подозревал Раничев – в разбойном деле. На вид Таисье – Таське, как ее все называли – было лет двадцать, по этим временам вполне зрелая женщина, которой к этакому возрасту уже давно полагалось выйти замуж да нарожать кучу детей. А вот Таська что-то не торопилась ни замуж, ни рожать. Клюпа обмолвился как-то, что девчонка эта появилась в лагере недавно, наверное, с год тому назад. Пристала к отряду во время одного из веселых налетов на боярскую
Раничев обернулся, улыбнулся Таське, та тоже в ответ расплылась в улыбке, махнула рукой – пошли, мол. Свернув с нахоженной лыжни, углубились в чащу. Широкие, подбитые беличьим мехом лыжи шли легко, да и чаща оказалась не такой уж и непролазной. Правда, пару раз повстречались на пути буреломы – ну да ничего, обошли, вышли на большую, залитую солнцем поляну.
– Зайцев тут тьма, – шепотом пояснила Таисья. – Я вона в том бору шумну, а ты уж тут не зевай! – Она кивнула вперед, на дальний край поляны, окруженный сумрачной густой елью.
Вытащив из-за спины лук, Раничев наложил стрелу.
– Не так делаешь, – вдруг засмеялась Таська. – Вон, смотри, как пальцы складывать… – Она показала, как. – Видишь? Так и стрела метче летит, и руку не поранишь. Ну, жди…
Девушка унеслась вперед и, свернув в ельник, скрылась из виду, лишь, роняя снег, зашатались верхушки деревьев. Иван улыбнулся. Лес вокруг был чуден! Темно-зеленые ели, словно сединою покрытые снегом, отбрасывали на поляну синие тени, серебристые березки сверкали золотом солнца, чуть дальше за ними высились стройные сосны, а небо было таким голубым, чистым и праздничным, что казалось сошедшим с картины «Февральская лазурь». Стоял легкий морозец, которого совсем не чувствовалось после долгой ходьбы. Прекрасный день, первый такой, до того все вьюжило, а снегу напало кругом – ни пройти, ни проехать. Даже те из разбойников, что не первый год уже жили в этих лесах, не припоминали подобного снегопада. Так все и сыпало с неба, и сыпало, надоело прямо до жути это низкое вечно серое небо, ветер да метель. И вот наконец вчера увидали и лазурь, и солнышко! Правду говорили старики про день преподобного Спиридона – Спиридон-солнцеворот. Именно с этого дня солнце на лето поворачивает, а зима – на мороз. Также говорили, что на Спиридона медведи поворачиваются в своих берлогах на другой бок, а солнышко наряжается в праздничный сарафан и кокошник. Неизвестно, правда ли про медведей, но вот про солнышко, похоже, чистая правда! Иван прищурил глаза от света, ждал. Долгонько уже ждал, а напарница как провалилась, и не было слышно ни шуму, ни крику. Не случилось ли что? Может, сломала лыжу – а уж это тут запросто – теперь и не выбраться по сугробам? Раничев снял со спины котомку, развязал – проверил, не забыл ли бечевку прочную да дощечки – как раз на случай ремонта. Нет, вот они, на месте. Однако что-то не слыхать Таисьи. Покричать ее, что ли?
Иван приложил руки к губам рупором, крикнул:
– Таисья-а-а-а!
Далеко разнеслось эхо, отразилось от елей. А вот Таська не отзывалась. Ну точно, случилось что-то! И надо же было вдвоем на охоту отправиться. Раньше-то все втроем-вчетвером ходили, да и сегодня Клюпа с ними в лес собирался, да вот с утра прихворнул что-то животом, маялся, сердечный, аж с лица спал. Таисья тогда махнула рукой, насыпала сушеной черники полную чашу – жуй, лечись, парень! А мы уж и без тебя, сами… Вот и пошли. Да и зашли черт-те куда, Раничев этих мест вообще не помнил. Красиво, да, но ведь и далековато изрядно, почитай, почти полдня шли, ну если и не полдня,
Подтянув ременные завязки, Раничев поудобнее пристроил за плечами котомку и решительно направился к краю поляны, ступая по проторенной Таськой лыжне. Пока шел, весь упарился – ну-ка, все время в гору, да потом меж кустищами – и как девчонка-то смогла, да еще по сугробам? Ух и снегу же было кругом, не лыжи бы – провалился по пояс, да что там по пояс, в некоторых местах – и по горло. Вот наконец и ельник. А где же Таисья? Иван прошел еще немного по свежим следам и остановился, увидев наконец девчонку прямо перед собой. Сбросив шапку и наклонившись, та азартно раскапывала сугроб снятой лыжей. Хм… Странное занятие.
Иван кашлянул. Таисья тут же обернулась – зло сверкнули сталью глаза. Светлые волосы ее развалились по плечам, лицо разрумянилось, а вид был такой, словно Иван внезапно застал ее за каким-то неприглядным занятием. Впрочем, девчонка быстро взяла себя в руки, улыбнулась – только улыбка-то вышла кривой. Или это просто так показалось?
– А, это ты, Иване, – вымолвила она. – Тут заимка. – Таська кивнула на сугроб. – Помоги раскопать. Я б и сама, да вишь, занесло как!
– Помогу, чего уж, – махнув рукой, Раничев снял лыжи.
Даже и вдвоем копали долго. Снег слежался и вовсе не был таким уж рыхлым. Заимку занесло по самую крышу, если не знать, так и не найдешь, взглянешь со стороны – сугроб сугробом. Значит, знала Таисья… Может быть, к ней и шла? Тогда, зачем, спрашивается?
Вот наконец в снегу показалась дверь – откопали! Таисья радостно сверкнула глазами, подмигнула Ивану и, распахнув дверь, вошла, а вернее, вползла внутрь.
– Дровишки даже есть! – высунувшись, сообщила она. – Сейчас дымоход прочистим, очаг разожжем, поснидаем. А то уж и проголодалась чего-то. Ты как?
– Да можно, – махнул рукой Раничев. Он и в самом деле внезапно ощутил голод.
– Ну так заходи, чего встал?
Очаг поначалу никак не хотел растапливаться – дымил, гаснул – только когда Иван, забравшись на крышу, еще раз прочистил волоковую дыру, разгорелся, и вот уже затрепетало весело жаркое оранжевое пламя. В заимке сразу сделалось заметно теплее; сняв полушубок, Иван осматривался. Заимка как заимка, ничего особенного. Глинобитный пол, очаг, сложенный из круглых камней, низкий. Черный от въевшейся копоти потолок, вернее – крыша, сложенные из толстых бревен стены. Вдоль стены – широкая лавка, накрытая старой волчьей шкурой, напротив – аккуратно сложенная поленница. На специальной полочке завернутая в тряпицу соль, небольшой котелок, какие-то сушеные травы.
– Жарко, – усевшись на лавку рядом с Иваном, Таисья сбросила полушубок, стащила и теплые татарские сапоги, даже штаны из куньего меха – одета была по-мужски, как и полагалось охотнице. Вытянув босые ноги к огню, пошевелила пальцами и, лукаво взглянув на Раничева, медленно стащила с себя рубаху – последнее, что еще на ней оставалось.
– Думаешь, я зря тебя сюда зазвала? – выдохнула она, прижимаясь к Ивану горячим нагим телом. Губы ее нашли губы Раничева…
Сбросив рубаху, Иван медленно погладил девушку по спине, ощутил меж пальцами шелковистую нежность кожи, высокую, часто вздымающуюся грудь с затвердевшими сосками. Провел рукою по животу, опускаясь ниже…
Таисья застонала, выгнулась:
– Ну же…
Потом сварилась в котле дичь. Похлебали, опять завалились на лавку, и теперь уже Иван проявил инициативу, упиваясь нежным девичьим телом…
От жары и расслабленности разморило, Раничев чувствовал, как становятся тяжелыми веки, улыбался. Так вот зачем зазвала его сюда Таисья! Что и сказать, не зря проделали столь дальний путь. Опустив голову Ивану на грудь, девушка, казалось, дремала. Ан нет, встрепенулась вдруг, нагишом подбежала к двери, распахнула – сразу повеяло холодом – оглянувшись, облизала губы: