Шпион
Шрифт:
Но даже и эта высшая похвала старого человека не развеселила Ти-Суеви. Он стоял босиком на камнях, отыскивая глазами Натку.
Она пряталась позади всех.
— У меня твои туфли, — сказала она вдруг. — Я их не забыла взять.
И Натка подошла к Ти-Суеви и положила его грязные туфли рядом на камень.
Он надел их и посмотрел на Натку. Глаза ее еще блестели от испуга и слез.
И, вспомнив о свиньях, Ти-Суеви почувствовал себя несчастным. Но кто же мог знать, что свиньи, простые черные свиньи, пасущиеся сейчас на каменистом склоне среди дубового кустарника, бывают так злы?
И
Печальный, пошел он рядом с Наткой в гору на крутой берег, где виднелась школа.
Вместе взошли они на высокое крыльцо, и здесь каждый из них сделал по-своему: Натка переступила порог, принеся на своих башмаках мокрый песок и глину; Ти-Суеви же вошел в школу, как входил он в свою собственную фанзу, — оставив на пороге обувь.
IV. Долог весенний день
Как долог весенний день на берегу океана! Уже давно шаланды выгрузили рыбу и снова ушли в море, унося на мачтах паруса, а на палубах — сухие сети. Уже давно женщины вымыли после обеда котлы, и снова развели огонь под ними, и налили в них воды, и положили лук, мясо и много красного перца. Уже давно Василий Васильевич Ни обошел классы и отпустил Ти-Суеви и Натку домой. И давно уж председатель Василий Васильевич Пак смыл с лица своего рыбью чешую и сказал ленивому перевозчику Лимчико:
— Ты бездельник, хотя и был когда-то шкипером. Еще вчера просил я тебя отвести на буксире эти пустые кунгасы в Малый Тазгоу. Они там нужны. Возьми свободный кавасаки номер два и сделай это.
И давно уже ленивый Лимчико ответил:
— Хорошо, я сделаю это.
А день все стоял над океаном, не склоняясь ко сну, и был прозрачен и блестел, как те легкие пузыри пены, которые так ловко умел выдувать Ти-Суеви на конце сухой тростинки. И не верилось, что утром шел дождь. Только западная стена школы, обращенная к сопке, напоминала об этом. В тени, куда не проникали солнце и ветер, она еще была темна.
И Натка, заметив это, спросила у Ти-Суеви:
— Скажи, из чего сделана ваша школа? Крыша на ней не стеклянная, а блестит. Она мне нравится.
Если бы спросить у Василия Васильевича Ни или у Василия Васильевича Пака, из чего сделана новая школа в колхозе Большого Тазгоу, они бы ответили:
— Она построена из местных материалов.
Но Ти-Суеви на этот вопрос ответил Натке не так.
Он повел ее по берегу моря и показал множество больших океанских раковин, сложенных и собранных в кучу на песке. И если бы в это время солнце стояло на юге или была полная луна, то капли перламутра на перевернутых створках раковин засветились бы в глаза Натке, как светилась сейчас улыбка на лице Ти-Суеви.
Он был очень доволен, что хоть школа понравилась Натке.
И Ти-Суеви повел ее дальше, привел
Яма была глубокая, но солнце утром все же заглянуло в нее и даже постояло над ней немного. На дне ее среди подсохшей глины валялось много камешков, и черных и белых, удобных для игры, которую любила Натка.
Она сказала:
— Спустимся в яму. Я наберу камешков и научу тебя этой игре. Домой мы успеем. Я слышала, что перевозчик Лимчико собирается под вечер отвести на буксире в Малый Тазгоу пустые кунгасы. Мы сядем в кунгас и будем дома скоро. Это сказал мне сам Лимчико.
Ти-Суеви ответил:
— Это верно. Лимчико сказал мне то же самое.
И спрыгнул в яму.
Натка сидела уже на дне ее и отбирала камни. Она выбрала пять камней: два белых и круглых из кварца, два гладких и черных из шпата, а последний камень выбрать было легче всего. Но когда она взяла его в руки, то увидела рядом другой камешек, не такой красивый и блестящий, как этот. Он был желт, грязен, тяжел для руки. Он совсем не годился для игры, но всем своим грустным видом будто говорил Натке: «Возьми и меня». И, чтобы камешек не обиделся, Натка взяла и его.
Потом она положила все камешки в кучу и показала Ти-Суеви новую игру. Она подбрасывала камешек вверх и ловила их по два, и по три, и даже все шесть сразу, хотя руки у нее были маленькие.
Ти-Суеви попробовал сделать то же самое. Он был не так искусен в этой игре, как Натка, но и он ловил камешки и в горсть, и между пальцами, и в перевернутую ладонь.
Так играли они долго. А солнце шло своим чередом, не заглядывая больше в яму. Оно еще не садилось в море, но медленно катилось к западу, не спеша пройти последние три пяди, оставшиеся ему до конца. А мимо солнца тянулись вверх облака, и в их тени реяли белохвостые зоркие птицы-орланы. Они подолгу стояли на месте, словно впервые видели этот обширный край, волнистый от гор и черный от хвойных лесов.
— Отведи не буксире эти пустые кунгасы, — сказал Василий Васильевич Лимчику.
Иногда же, будто утомленные высотой своего полета, они парами спускались вниз, на каменистое побережье, садились на белые чашечки телефонных столбов, убегавших к заставе, и дремали в тишине. Но не долго. Стоило только самцу повернуть голову, как самка расправляла крылья, склоняла тело вниз — и над морем раздавался ее крик, похожий на хохот сумасшедшего.
— Кто это? — испуганно спрашивала Натка, на секунду прерывая игру.
— Это птица, — отвечал Ти-Суеви. — Она, наверное, видит кого-нибудь.
— Кого? Может быть, она на нас кричит?
— Нет. Она кричит на зверя, или на птицу, или на рыбу. Мы же люди. На нас ей незачем кричать. Играй дальше. Твоя очередь.
Но Натка не успела подбросить камешки.
Над краем ямы послышался вдруг шум крыльев, похожий на свист кнута, затем слабое сопенье, возня, несколько комьев глины упало вниз, к ногам Ти-Суеви.