Шпионы
Шрифт:
– Она все время промокала глаза. И косметика на лице расплылась, как у клоуна! – В насмешливой ухмылке Барбары чувствуется злорадство.
– Это от смеха, – беспомощно вру я.
– От смеха? – Барбара улыбается прямо-таки до ушей. – Над чем же это?
– Просто засмеялась.
– Просто засмеялась? Она что, чокнутая, как Эдди Стотт?
Что происходит? Никогда прежде я ничего подобного от Барбары не слышал. Ни разу, с тех пор как настала пора Ламорны.
Барбара по-прежнему смотрит на корзину. В ее душе борются гнусное злорадство
– Я могу пойти с тобой, – уже более дружелюбно объявляет она. – Помогу нести.
Я и рад бы согласиться на ее предложение, но навряд ли имею право. И с жалким видом лишь молча мотаю головой: нет.
Барбара обиженно отворачивается:
– Ну и пожалуйста, тащи сам. Какое мое дело?
Я сижу, уставившись в землю. До прихода Барбары я совсем было собрался с духом. Почти приготовился лицом к лицу встретиться в Закоулках с собачьей стаей, даже приблизиться к немцу.
– Давай, топай! – поддразнивает Барбара.
Такое ощущение, будто с каждым ее словом меня покидают остатки мужества.
– Да не бойся, не пойду я за тобой! Какая мне разница, куда ты потащишь эту дурацкую корзину?
Положение безвыходное. Теперь будем здесь сидеть до скончания веков.
– А что в ней все-таки? – уже менее пренебрежительным тоном спрашивает в конце концов любопытная Барбара.
– Так, кое-что, – говорю я, пожимая плечами.
– А что – «кое-что»?
– Не знаю. Вещи.
– Секретные? Как в вашей коробке? Старые ржавые разделочные ножи?
Мне до того тошно, что, если б даже я нашел, что сказать, все равно бы смолчал.
Вдруг Барбара принимается хихикать.
– А может, ты ей приглянулся? – негромко спрашивает она. – Вот было бы смеху, если бы мамочка твоего лучшего друга стала твоей подружкой!
И тут в ее насмешливой ухмылке мне чудится едва уловимый проблеск печали, похожий на выражение мольбы в глазах матери Кита, когда она читала мне лекцию о необходимости бережно относиться к маленьким людским тайнам. И вся накопившаяся в душе боль разом прорывается наружу.
– А я-то думал, – в голос кричу я, – что мы станем…
И замолкаю. Так чем же, я думал, мы станем? Я хотел сказать «друзьями». Разве не об этом она прежде сама говорила – что я мог бы тоже стать ее лучшим другом, после какой-то девчонки из школы? И не она ли сама сказала, что с той одноклассницей уже больше не водится? Но слово «друзьями» я произнести не решаюсь, потому что Барбара опять завела речь про всяких «дружков» и «подружек», а я-то ведь имел в виду совсем не эти жуткие глупости.
Другое слово, однако, на ум не приходит, и я, презирая себя, заканчиваю:
– …друзьями. Я думал, мы станем друзьями.
И вдруг весь этот начавшийся в мгновенье ока тарарам так же быстро стихает. Широкая насмешливая ухмылка сползает с лица Барбары, она уже ласково улыбается. Ей очень хочется дружить со мной – ничуть
– Сейчас покажу тебе один секрет, – говорит она и, щелкнув замочком, раскрывает пузырчатый кошелек.
Сблизив головы, мы заглядываем внутрь; мою щеку щекочет завиток ее волос. Среди монеток в полпенса и трехпенсовиков лежит пакетик, смятый и приплюснутый тесным кошельком; по краю пакетика надпись: «Плейерс „Нейви кат“, 10 штук».
Подняв головы, мы смотрим друг на друга.
– Вынула у Дидре из сумки, – объясняет Барбара.
Внутри – одна сигарета, смятая и сплющенная, как пакетик. Барбара защелкивает кошелек. Я неожиданно замечаю, что он открывается и закрывается с редкостно приятным звуком, словно вкладывает слово «Ламорна» в единый слог.
– Я потому и пришла к вам на базу, – говорит Барбара. – А вдруг, думаю, мы с тобой опять покурим.
Воздух снова сладостен и звенит от птичьих трелей. Я небрежно пожимаю плечами, пытаясь скрыть разом охватившее меня возбуждение.
– Ладно, – цежу я с нарочитой неохотой.
И достаю из сундучка спички. Барбара берет сигарету в рот и лукаво поглядывает на меня, пока я держу у кончика сигареты огонек. В ее зрачках пляшут крошечные отражения пламени, и я понимаю, что теперь моя очередь показать ей мой секрет. Она поднимает голову и выпускает изо рта дым. Отдает сигарету мне, и не успеваю я затянуться, как она, перегнувшись через меня, сдергивает с корзины салфетку. Я и не пытаюсь ее остановить. Нам обоим ясно, что наша ссора закончилась полным миром.
Барбара вынимает из корзины два яйца. Усмехаясь, поднимает их повыше, чтобы мне было видно. Я киваю. Она осторожно откладывает их в сторону. Я передаю ей сигарету, она затягивается, а я тем временем тоже лезу в корзину и достаю маленький сверток, завернутый в жиронепроницаемую бумагу. Разворачиваю. Два ломтика бекона.
– А я-то думала, тут всякая вкуснота для их ночного пира вдвоем. Конфеты там, пиво…
Она вытаскивает несколько картофелин и морковок. Я – банку консервированной ветчины и кусок солонины.
– Чудной какой-то ночной пир, – замечает Барбара.
Я опять шарю в корзине и обнаруживаю маленькую беленькую коробочку. На этикетке печатными буквами знакомые слова: «В. Уолуорт Уоткинс, М.Ф., ЧНФО, ЧБОА [4] , фармацевт и окулист». А пониже от руки написано: «К.Р.Д. Хейуард. До 10 лет. „Эм-энд-Би“, таблетки. По одной три раза в день, запивать водой».
– «Эм-энд-Би», – задумчиво говорит Барбара. – Их дают, если у тебя температура.
Знаю. Сам принимал. А эти, наверно, остались еще с зимы, когда Кит чем-то болел.
4
Магистр фармацевтики, член Научного фармацевтического общества, член Британской оптической ассоциации.