Шрам на ладони
Шрифт:
Это было незнакомо, это было глупо, безумно, это было замечательно, это было как в детстве.
…Жаркий ночной воздух плыл из распахнутого окна в темноту комнаты, за стеной еще пили, пели и смеялись новые знакомые. Катя лежала на чужой постели, и ей было все равно — ведь Кирилл был рядом, свой, родной, любимый с первого взгляда.
— Я поймал синюю птицу! Ты — мое счастье, — шептал он, расстегивая на ней синее, в горошек, платье.
— Я… со мной никогда еще этого не было.
— Я понимаю. Не бойся. Не думай ни
И стаскивал с нее платье через голову, а потом…
Потом наступило утро. К ним постучался заспанный парень:
— Сваливайте по-быстрому, только тихо. Предки мои приехали.
Кате почему-то не было стыдно — наоборот, весело, легко, азартно. Наспех оделись, прошмыгнули по коридору.
Так началась ее новая жизнь. Работала почтальоном, о поступлении в институт и думать забыла и была счастлива. Прошел год и еще один, в августе собрались с однокурсниками Кирилла — он поступил на свое испанское — в Крым «дикарями».
Уже неделю Катя ела без всякого удовольствия, и чай, даже индийский, был какого-то не того вкуса, и голова вдруг начинала кружиться.
Катя полистала календарь и, ничего не сказав Кириллу, пошла в районную поликлинику.
«Шесть недель у тебя, дочка», — деловито сказала ей пожилая женщина-врач.
Катя вспомнила, как они с Кириллом размышляли, какие у них будут дети, черноволосые или рыжие, и улыбнулась.
— …Как же так, Рыженький, — растерянно произнес Кирилл. — Зачем это сейчас? Мы с тобой и не пожили толком еще… И вообще я… не готов. Какой из меня папаша?
Билеты на поезд были на завтрашнее утро. Кирилл куда-то ушел, вернулся под вечер.
— Я тебе билет сменил. Ты через недельку поедешь, а я сейчас поеду, перед ребятами неудобно.
Дал телефон какой-то подруги однокурсника, которую Катя помнила очень смутно. «Она классная баба, все тебе устроит, она сама там работает». Отсчитал деньги.
— Ты потом себе фруктов купи каких-нибудь, тут на все хватит.
Заснул быстро, отвернувшись к стене. Утром вскочил, чмокнул в щеку:
— Я тебя жду через неделю, — и ушел.
Катя лежала в постели, глядя в стену. Потом встала, надела майку, джинсы, сунула в карман деньги, бумажку с номером телефона — и вышла в теплый сияющий день.
Бродила по улицам, замирая у каждого телефона-автомата. Вдруг решила: позвоню завтра — и сразу стало легче. Можно было ходить, не останавливаясь, и думать, думать.
«Из двух неправильных решений выбери одно верное. Я его любила. Я и сейчас его люблю, хоть он и трус, хоть он и предал меня. Ну и что? У ребенка не будет отца. Но я же не знала своего отца — а счастлива была, как в раю. И все-таки — что делать, как быть?»
— Катя! — знакомый голос. — Семенова, подожди!
Это был Сергей. Сережа Грачев. Катя вдруг поняла, как тяжело, страшно, одиноко было ей эти полтора дня. Все ему рассказала.
— Конечно, рожай. Вырастишь.
— Ты? — удивилась Катя.
— Как брат, — сказал Сергей. — У тебя же нет брата. А у меня — сестры. Я в МИФИ учусь, подрабатываю уже.
Кирилл позвонил через неделю:
— Ты что не приехала? У тебя какие-то сложности?
Ответила, что все в порядке, но кое-какие обстоятельства мешают приехать.
Кирилл явился 31 августа. Длинная трель звонка. Открыла. Он стоял, бледный от волнения. Она увидела эту бледность, которую не мог скрыть загар.
— Ты что? Куда ты пропала? Что случилось?
— Извини, — сказала ему Катя. — Это было очень больно. Я не могу тебя больше видеть, — и закрыла дверь.
Он не ушел, еще долго звонил. Она плакала. Не оттого, что хотелось открыть дверь и впустить его снова в свою жизнь. А оттого, что впервые соврала, обманула. Ведь он ей деньги дал, чтобы она избавилась от ребенка. Потом подумала, что деньги эти ей пригодятся, перестала плакать и позвонила Сергею.
В этот же день она отправилась к Сережиной маме, Надежде Егоровне.
Почти все девять месяцев провела у них. Кирилл, наверное, приходил, звонил — ей было все равно. Из роддома ее забирал Сергей с Надеждой Егоровной; соседка по палате, выглянув в окно, крикнула ей: «Семенова, тебя мама с мужем встречают!»
— Черноволосый он, в папу, — сказала она Сереже и его маме, приоткрывая конверт.
— Ничего, это первый волос. Ты подожди, — ответила Надежда Егоровна.
И оказалась права. Черные, как смоль, Ванечкины волосы, которыми так гордилась Катя, глядя на младенцев с голыми беззащитными головами, — эти черные волосы вдруг стали золотисто-рыжими, вьющимися, сияющими.
Но вот — Кати больше нет. А сын ее об этом не знает. Сейчас всех детей разберут из садика, и мальчонка останется там один. Садик круглосуточный, но ведь сегодня пятница… Воспитательница будет нервничать и срывать на нем свою злость: ей тоже хочется поскорее домой.
Ванечка заплачет: «Хочу к маме, к маме!» И тут ввалятся чужие дяди и без церемоний сообщат ему о том, что его мамы нет больше на свете. И его, маленького, отправят… куда они его отправят?
Лучше об этом не думать.
Думать просто нет времени.
Надо действовать.
Глава 6
КАРТОЧНЫЙ ДОЛГ
Детский сад находился недалеко — в Вадковском переулке. Можно было остановочку проехать на троллейбусе. Но лучше пройтись пешком. Нужно успокоиться, обрести себя. Отодвинуть, прикрыть чем-нибудь плотным страшную картину, неотступно стоящую перед глазами. Маленькая дырочка на Катиной блузке… Ее ноготок, соскользнувший с кнопки сигнализации… Копна блестящих рыжих волос… И еще — ее неживой изумленный взгляд.