Шрам
Шрифт:
— Отец беспокоится, — сказала однажды Тория.
Поздним вечером они сидели в библиотеке, и на столике-тележке оплывала единственная свеча.
— Он виду не подаёт… Но я его знаю. Его волнует Лаш.
Свечка истекала капельками воска.
— Лаш, — чуть слышно повторил Эгерт. — Тогда, в Каваррене… Вы искали… Рукописи… Ты говорила, орден Лаш был основан каким-то сумасшедшим магом?
— Священное привидение… — прошептала Тория. — Считается, что тот маг стал после смерти священным привидением. До конца ничего не известно… Отец просил Динара… заняться этим.
— Они говорят — тайна, — мрачно усмехнулся Эгерт. — Они здорово умеют её хранить…
Тория помолчала. Призналась неохотно:
— Они… осаждали отца. Предлагали… Не знаю что. Сотрудничество? Деньги? Власть? Но он всегда брезговал ими. А сейчас… Он беспокоится. Он ждёт… даже не знает, чего ждать.
Солль удивился:
— Разве… Ведь магам доступны… Должны быть доступны любые тайны… Даже будущее?
Тории померещилось в этих словах сомнение в магической силе отца — уязвлённая, она вскинула голову:
— Что ты знаешь!.. Да, отцу много чего ведомо… Нам не понять. Но он же не Прорицатель!
Эгерт счёл за лучшее промолчать — ему не хотелось попасть впросак, к тому же неприятно было выказывать невежество. Тория устыдилась своей вспышки, пробормотала примирительно:
— Понимаешь… Будущее открыто Прорицателям. Это маги особого дара, владеющие, к тому же, Амулетом… Амулет пришёл в мир из рук самого первого Прорицателя и с тех пор переходит от предшественника к последователю…
Тория волновалась и не могла подобрать подходящих слов.
— От отца к сыну? — жадно спросил Эгерт.
— Нет… Прорицатели не связаны кровными узами. В мире может быть только один Прорицатель — когда он умирает, Амулет сам ищет ему замену… Вещи тоже умеют искать, а ведь Амулет — это больше, чем вещь… Это невообразимо древнее… Я, честно говоря, даже не знаю, что это такое, — Тория перевела дыхание.
Эгерт поднял голову — со всех полок на него смотрели книги, и ему показалось, что лица его коснулся ветер из потаённых, полных магии кладезей. Он давно и безнадёжно мечтал поговорить с Торией о мире волшебников; теперь страшнее всего казалось спугнуть заветную, столь интересную тему. Он спросил осторожно:
— А… Где сейчас Прорицатель? Тот, который… Кто носит Амулет сейчас, сию секунду?
Тория нахмурилась:
— Нет сейчас Прорицателя… Последний умер лет пятьдесят назад, и с тех пор… — она вздохнула. — И такое бывает. Наверное, новый Прорицатель ещё не родился…
Эгерт помолчал, не зная, имеет ли он право спрашивать дальше; любопытство, однако, оказалось сильнее опасений, и он всё так же осторожно поинтересовался:
— А что тогда делает этот… Амулет? Он путешествует, или ждёт, или прячется от людей?
— Он лежит в сейфе моего отца, — брякнула Тория и тут же прикусила язык.
Прошла минута или две; Эгерт смотрел на девушку круглыми, глубоко обиженными глазами:
— Зачем… ты… сказала… мне?!
Тория прекрасно понимала, что совершила ошибку, однако
— А что, собственно, такого? — поинтересовалась она, нервно оглаживая складки платья на коленях. — Ты же не собираешься докладывать об этом всем подряд, нет же?
Эгерт отвернулся. Тория прекрасно понимала, что он имел в виду — и он знал, что она понимает.
Подправляя кочергой пылающие в камине дрова, декан Луаян искоса разглядывал обоих.
Сходство Тории с покойной матерью порой пугало его — он боялся, что вместе с красотой, изысканной красотой мраморной статуи Тория унаследует и трагическое непостоянство, и жестокую судьбу своей матери. Давая согласие на брак дочери с Динаром, он искренне надеялся, что у Тории всё будет по-другому — но случившееся вслед за этим несчастье развеяло его надежды. Тория была слишком похожа на мать, чтобы стать счастливой; много раз деканово сердце сжималось, когда он видел в полутьме библиотеки гордую, вечно одинокую фигурку в вечно тёмном платье.
Сейчас Тория сидела на низкой табуретке, подобрав колени к подбородку, нахохлившаяся, как мокрый воробей, раздосадованная своей же глупостью — сказала лишнее, а ведь не болтунья! Лицо её, даже с гримаской раздражения, оставалось тонким и женственным — и декан с удивлением понял вдруг, что те перемены, которые он заметил в дочери совсем недавно, набирают силу.
Солль стоял рядом, почти касаясь рукой её плеча — но не решаясь коснуться; даже Динару, который был уже женихом, Тория не позволяла стоять так близко. После гибели его всё стало хуже — вечно замкнутая в прозрачную скорлупу собственного горя, собственной потаённой жизни, строгая дочь Луаяна отпугивала молодых людей ещё издали — они разлетались, как стаи осенних листьев, принимая её отчуждённость за презрение и гордыню. Теперь рядом с ней стоял убийца Динара — и Луаян, поглядывающий на обоих через плечо, с изумлением подмечал в дочери множество мелких, немыслимых до сих пор чёрточек.
Она стала женственнее. Она безусловно стала женственнее, и линии красивых губ пролегают мягче — даже сейчас, когда она хмурится. Ей глубоко не безразлично, что рядом стоит Солль — человек, которого она не так давно готова была уничтожить!
Трещали, занимаясь, сухие поленья. Декан с трудом заставил себя вернуться к разговору.
— Это я виновата, — сказала Тория траурным голосом. — Будь проклят мой язык…
Луаян осуждающе на неё покосился:
— Поосторожней с проклятиями…
Потом, подумав, подошёл к одному из высоких шкафов и отпер дверцу.
— Отец… — голос Тории дрогнул.
Декан извлёк из сейфа яшмовую шкатулку, откинул крышку, взял с чёрной бархатной подушечки нечто, тихонько звякнувшее жёлтой цепочкой:
— Вот он, Солль… Взгляните, можно.
На ладони у него лежала золотая пластинка с фигурной прорезью — медальон на цепочке.
— Это Амулет Прорицателя… Немыслимо ценная вещь, хранимая в тайне.
— Меня нельзя выпускать из этой комнаты, — сказал Солль в ужасе. — Я же всё им доложу…