Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

Браун Райнхольд

Войдя в сени, мы стряхнули снег с опинчей и потерли руки, чтобы согреться. «Buna seara, добрый вечер», — сказал я и увидел в углу кровать, на которой лежала бледная, изможденная женщина. Она лежала на боку и смотрела на нас запавшими глазами, обрамленными темно-синими кругами. Она поминутно сильно кашляла.

— Вот мы и пришли, — с деланой бодростью объявил Франц.

Женщина с горестной улыбкой протянула мне свою исхудавшую руку. Я задержал ее в своей руке немного дольше, чем требовалось для приветствия, — ведь я же врач! Странно: здоровых моя мнимая профессия страшно поразила, но на эту тяжелобольную женщину это не произвело

заметного впечатления. Присев на край кровати, я испытал сильное душевное волнение. Передо мной лежала женщина, отмеченная печатью смерти и терпеливо ожидавшая освобождения от мук. Она безропотно несла свой жребий и даже находила в себе силы улыбаться. Для того чтобы понять, что дела ее плохи, не надо было быть врачом. Женщина не говорила по-немецки, а мой словарный запас для предстоявшего разговора был слишком мал, и я обратился за помощью к Францу.

— Как у нее аппетит?

— Очень плохой.

— Спит ли она по ночам?

— Она все время кашляет.

В подтверждение его слов грудь женщины свело судорогой, она приподнялась, склонилась вперед и в приступе неистового кашля выплюнула на пол слизистую пробку. Обессилев от такого напряжения, она снова упала на подушку. Моя растроганность уступила место жуткому страху. Я испугался болезни. Весь пол перед кроватью был покрыт следами таких приступов кашля.

— Вот так все время! — сказал Франц, и по его тону я понял, что он ждет объяснения.

Я бы с радостью признался в своей мистификации, но дело зашло слишком далеко и отступать было уже поздно. Я взялся за руку чахоточной больной и пощупал пульс.

— Пульс слабый! — сказал я с многозначительным видом.

Франц молчал.

Я взял со стола керосиновую лампу и принялся рассматривать язык. Гм! Гм!

Кончиками пальцев я поискал на ее шее железы. Мне было не важно, где они находятся, мне надо было сделать вид, что я их ищу. Я вдруг вспомнил, что так делают все врачи. Я уверенно вошел в роль. Больную надо приподнять, и Франц послушно посадил жену, взяв ее под руки. Я прижался ухом к спине больной и внимательно выслушал ее дыхание. Потом, согнув палец, я простучал ей грудную клетку. Все! Больную можно уложить. Я задумался, потом задал еще пару вопросов о течении болезни. Потом я объявил диагноз. При всем этом маскараде диагноз, скорее всего, был верным.

— У твоей жены туберкулез, — сказал я.

Было похоже, что это не произвело на него большого впечатления. Но я еще раз повторил диагноз, в котором был почти на сто процентов уверен.

Естественно, Францу захотелось знать, что делать, и я дал советы, которые, по моему разумению, не могли ни в коем случае навредить больной. Прежде всего, объяснил я Францу, эта болезнь заразная, прилипчивая.

— Твоей жене ни в коем случае нельзя выплевывать мокроту на пол — поставь здесь ведро. Таз, чан, миску, стакан! Она выплевывает бациллы, понимаешь ты, бациллы! Они могут перекинуться на тебя, и ты тоже заболеешь. О бациллах он имел очень смутное представление, и, кажется, они не сильно его напугали.

— Она должна пить молоко, много молока — в молоке сила! Ей нужны витамины, свежий воздух. Это обязательно. Ее легкие нуждаются в свежем воздухе. Надо периодически открывать окна. Холод ей ни в коем случае не навредит. Надо делать дыхательные упражнения. Вот так!

Дышать надо глубоко. — Я пару раз вдохнул, подняв руки и картинно выпятив грудь. — Лекарство?

О чем ты говоришь, какое лекарство? — Я порылся в пустых карманах. — Лекарство? Конечно, лекарство есть, оно существует, но откуда я могу его взять? Я — нищий, у меня вообще ничего нет. За лекарством надо послать к ближайшему врачу.

— Но как называется лекарство?

Теперь я попал в по-настоящему затруднительное положение.

— Хм. — Я замялся, но тотчас нашел выход. — Сначала надо сделать анализ крови, а потом решить, какое лекарство надо ей назначить. Да, все дело в анализе. — Я снова обрел под ногами твердую почву. — Она поправится? Я наморщил лоб, изображая задумчивость.

— Я надеюсь, что да, но тебе все же придется привезти сюда врача — твоей жене надо непременно сделать анализ крови. Франц ничего больше не сказал, и мы сели за низкий стол. Женщина снова закашляла. Франц налил в стаканы зуйку: буль-буль-буль.

— За здоровье! — провозгласил я, обратившись к больной, и поднес стакан к губам. Женщина лежала, как труп. Только легкое движение руки говорило, что она еще жива.

Мы выпили и перестали говорить о ней. Зуйка согрела нас, лампа отбрасывала свет на бутылку, она была опустошена только наполовину. Вот волшебное лекарство!

Что хотел сказать мне Франц? До этого он только на чтото намекнул, и мне было интересно узнать на что. Я вспомнил о том, что завтра мне снова придется идти дальше, и мне снова стала небезразлична моя собственная судьба. Я ждал, но Франц болтал о всякой всячине, и я начал сам:

— Ты хотел мне что-то сказать!

— Да!

— Ты сказал, что это важно!

— Очень важно!

— В чем дело?

Франц вытянул под столом ноги, выпил и выдохнул мне в лицо облако перегара.

— Ты не пойдешь завтра в горы, туда не надо ходить в это время года. Ты там сдохнешь.

— Что ты хочешь сказать? — спросил я, чувствуя, как бешено забилось сердце в груди.

— То, что ты делаешь, — глупость и сумасшествие! Ты погибнешь или попадешь к русским.

— Так что же мне делать?

— Остаться здесь! До весны, потом пойдешь дальше. Пауза! От удивления и растерянности я не сразу нашелся что

ответить. Но только потому, что я и сам от всего сердца желал того, о чем только что сказал Франц. Остаться здесь! Остаться в надежном безопасном месте до весны, до того, как растает снег, до наступления теплого времени года! Остаться здесь! Он сказал: остаться здесь! Мне не придется из последних сил тащиться по колено и по грудь в снегу, драться за жизнь. Я смогу сидеть здесь, в тепле и безопасности. Ах, ну конечно, я хочу остаться. Если я останусь, у меня все получится. Я увижу родину! Франц понял мое душевное состояние и сразу все мне объяснил:

— Тебе, конечно, нельзя оставаться в деревне. Здесь ходит много всякого народу, это опасно. Ты пойдешь к господину Шинье. Ничего не понимая, я уставился на Франца, и он детально описал мне дорогу, по которой я завтра доберусь до затерявшейся в горах лесопилке, которая принадлежит хорошо говорящему по-немецки венгру, упомянутому господину Шинье. Нет никакого сомнения, что я смогу там остаться до весны. Я буду работать, а за работу получу стол и кров.

— Господин Шинья тебе поможет, а потом сможешь уйти, если захочешь! Это была суть, самое важное, что я мог узнать. Это была благая весть, подавившая все сомнения, наполнившая меня темным, опьяняющим вином.