Штабная сука
Шрифт:
Вагоны неслись сквозь ночной мрак и пронизывающий ветер, мимо как бешеные мелькали телеграфные столбы, тянулись монолитной темной стеной лесные массивы, редко-редко под аккомпанемент трезвонящих почем зря предупредительных сигналов появлялись на миг и исчезали освещенные автомобильные переезды со шлагбаумами и без.
Было очень холодно и неудобно, но Шахов чувствовал себя отлично. Свобода! Никто не бьет, не унижает его, никто не стоит рядом, дыша бессмысленной, непонятной злобой, и Пасть-Харибда клацает зубами где-то далеко-далеко, за горами, за лесами, и ее пустое брюхо наверняка
Крепко уцепившись онемевшими пальцами за скобу, Шахов спал и улыбался во сне, а мимо пролетали темные, влажные и холодные изгибы и выступы огромного прожорливого желудка, и он все глубже и глубже погружался в бездонные глубины этой ненасытной утробы, и спал, и видел во сне маму…
Поезд пришел в Наушки ранним утром. Обходящий вагоны погранцовский патруль выдернул спящего Шахова из щели между вагонами и препроводил в комендатуру. После оформления всех обычных в данной ситуации документов Шахов был под конвоем доставлен в родную часть.
Глава 2
Шахова били в туалете целым отделением. Пока в роте оставались офицеры, необходимо было соблюдать хоть какие-то приличия — никакой мало-мальски соображающий старослужащий не станет без нужды нарушать правила игры, — но когда после ужина офицеры разошлись по домам, четыре человека тут же затащили Шахова в туалет и крепко, от души, взяли в оборот.
Его били руками и ногами, чередуясь, потом отливали водой на полу и снова били. По предложению выдумщика Лафета Шахова подняли за руки — за ноги и пару раз хорошо макнули головой в очко, а потом снова начали бить, пока он в очередной раз не вырубился. Потом все ушли, оставив его там, на полу.
К середине ночи он очухался настолько, что кое-как привел себя в порядок и на четвереньках, сослепу натыкаясь на ножки кроватей, дополз до своей койки.
Едва коснувшись постели, он моментально провалился в черную трясину сна и видел потоки крови, и зверские, перекошенные ненавистью хари, и проносящиеся куда-то назад звенящие автомобильные переезды, и забитые очки в туалете, те, которые так часто надо было мыть, и пожелтевшие писсуары, которые приходилось драить зубной щеткой.
Он лежал, как уродливый зародыш-микроцефал, в утробе Великанши-Харибды, и ее желудочный сок, едкий, как яд гадюки, и тягучий, как свертывающаяся кровь, обволакивал его все более плотным покровом, и дышать становилось все труднее, и он задыхался и видел, как растворяются на глазах его ноги и руки, и кожа его истончается и рвется, как старая ветошь, и ее лоскутья расползаются суконными натирками по полам, и чужие сапоги елозят ими, натирая мастичное дерево до блеска, и кости покрываются ржавчиной и сворачиваются в немыслимые, бестолковые узлы, и танковые траки безжалостно давят их, вминая в податливую плоть, а ногти осыпаются высохшими беленькими стружками, и их сметают в куччу, поддевают совком и бросают в огонь.
Шахов рыдал и дергался, пытаясь освободиться («Почему вы не отпускаете меня, вы же видите, что такая служба, такая жизнь не по мне, или вы только затем держите меня здесь,
На утреннем осмотре, когда Шахов и другие ротные доходяги уже получили свое за «несоответствие внешнего вида уставным требованиям» и все ждали, что вот сейчас Баринов скомандует «разойдись», тот строго обвел глазами строй и сказал:
— А сейчас мы проверим содержимое карманов, — и, словно пытаясь оправдаться перед кем-то, добавил: — А то уж не помню, когда последний раз проверяли. Там, наверное, говна по три кило у каждого.
Пока деды потрошили молодых, швыряя на пол не соответствующие Уставу вещи, Баринов с Лафетом занялись конкретно Шаховым.
— Для тупорылых напоминаю, — сказал, глядя на Шахова в упор, Баринов, — что по Уставу в карманах солдата могут находиться следующие вещи: военный и комсомольский билеты и носовой платок, а также — если есть — водительское удостоверение, ключи от вверенной солдату техники и деньги.
Носового платка и денег в карманах Шахова, как водится, не оказалось. Зато вместо него Баринов и Лафет нашли уворованное где-то Шаховым запечатанное лезвие «Спутник» (по морде!), бэушную кокарду (по морде!), хлебные крошки (по морде, блин!) и грязный кусочек сахара-рафинада (еще раз по морде!).
Последней неуставной вещью, которую Лафет извлек из шаховских карманов, оказалось письмо, полученное Шаховым накануне. Письмо было от любимой девушки, очень нежное и хорошее, а к Шахову вообще редко доходили письма, и поэтому он просто физически не смог сразу после прочтения разорвать и выбросить его в мусор, как поступал обычно с письмами.
Баринов бегло осмотрел конверт и извлек из него сложенные вдвое листки, пахнущие симпатичной, изящной девушкой.
— От телки? — спросил Баринов.
Шахов кивнул и протянул руку за письмом. Баринов небрежно отмахнулся.
— Убери граблю, урод. Щас почитаем, что телки чмырям в армию пишут.
Он хотел было смять и выбросить конверт, как вдруг почувствовал, что там что-то еще есть. Запустив пальцы внутрь, Баринов извлек фотографию.
— Ох и ни хера себе! — воскликнул он, взглянув на снимок. — Вот это хуна!
— Где? Где? Покажи! — полезли из-за его плечей и локтей деды. Тут же посыпались восхищенные возгласы:
— Ну и коза!
— Вот это телка!
— А губы-то, губы, блин, рабочие какие!
— Э, Серун, а строчит она толково?
— Эх, я б такой да по самые гланды!..
— Лафет, слышь, слабо такую на роту запустить?
— Тихо-тихо, хорош, мужики, — сказал Баринов. — Кому ее?
— Дай мне, — ухмыльнулся Лафет. — Я на нее подрочу. Солдаты заржали. Баринов под общий одобрительный хохот вручил фотографию Лафету и обернулся к Шахову. Тот молчал. Во-первых, потому, что никакими протестами и просьбами все равно ничего не изменишь, а во-вторых, просто не было у Шахова уже ни капли внутренней силы на протест.