Штамм. Трилогия
Шрифт:
Единственной абсолютной диковиной в этом новом мире были фермы. И еще — полное отсутствие какой-либо системы образования. Больше никаких школ, никакого чтения, никаких мыслей.
Загоны и бойни работали двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Обученные надзиратели и пастухи поставляли стригоям необходимые питательные вещества. Быстро возникла новая классовая система — система биологических каст: стригои предпочитали кровь третьей группы с положительным резус-фактором. Их устраивала любая, но третья положительная давала дополнительные преимущества — как разные сорта молока — и лучше сохраняла вкус и качество вне организма,
Так и текла жизнь. Люди ходили на работу, смотрели телевизор, ели, спали. Но в темноте и тишине плакали, ворочались с боку на бок, прекрасно понимая, что их знакомые, их родные — даже те, кто делил с ними постель, — могут внезапно исчезнуть в чреве бетонного сооружения ближайшей фермы. И они кусали губы и рыдали, потому что иного выбора не существовало — только подчиниться. К тому же у них на руках всегда кто-то был: родители, сестры и братья, дети. Всегда находился кто-нибудь, кто давал им лицензию на страх, благодать трусости.
Кто бы мог подумать, что мы с мучительной ностальгией будем вспоминать бурные девяностые и ранние нулевые? Времена нестабильности, политической убогости и финансовых афер, предшествовавшие крушению мирового порядка, казались золотым веком в сравнении с тем, что наступило. Все то, чем мы были, исчезло; все социальное устройство и миропорядок, как их представляли наши отцы и деды, перестали существовать. Мы стали стадом. Скотом.
Те из нас, кто все еще жив, но не влился в систему, стали аномалией. Мы черви. Падальщики. Нас преследуют.
И у нас нет ни малейшей возможности дать отпор…
Келтон-стрит, Вудсайд, Куинс
Издалека донесся крик, и доктор Эфраим Гудвезер, дернувшись, проснулся. Он заметался на диване, перевернулся на спину и сел одним быстрым, резким движением, затем ухватился за кожаную рукоять меча, торчащую из сумки на полу у дивана, и рассек воздух запевшим серебром.
Боевой клич, хриплый и искаженный беглец из его ночных кошмаров, в одно мгновение пресекся. Клинок подрагивал, не встретив врага.
Эф был один.
В доме Келли. На ее диване. Среди знакомых вещей.
В гостиной бывшей жены. Разбудил его не крик, а вой сигнализации вдали, преобразованный спящим мозгом в человеческий вопль.
Ему снова снился сон. Сон о пожаре и фигурах (неопределенных, но отдаленно напоминающих человеческие), возникших в ослепительном свете. Он спал, и эти фигуры сражались с ним, прежде чем все поглотил свет. Эф всегда просыпался издерганным и изможденным, словно физически сражался с врагом. Этот сон возникал из ниоткуда. Иногда ему снилась обычная жизнь (пикник, пробка на дороге, рабочий день в офисе), а потом яркий свет поглощал все. И возникали серебристые фигуры.
Эф вслепую хватался за свою оружейную сумку — переделанный баул для бейсбольного снаряжения, который он
Он в Куинсе. Все в порядке. В порядке.
Реальность возвращалась в сопровождении первых мук иссушающего похмелья. Эф снова напился, снова вырубился. Начало очередного опасного запоя.
Он убрал меч в оружейную сумку, потом откатился назад, держа руками голову, словно расколотую хрустальную сферу, которую осторожно поднял с пола. Волосы на ощупь были какие-то необычные, напоминали проволоку, голова пульсировала.
«Ад на земле. Верно. Территория проклятых».
Реальность, дрянная сука. Его разбудил ночной кошмар. Он все еще жив и все еще человек. Не много, но рассчитывать на большее не приходится.
«Еще один день в аду».
Последним фрагментом сна, зацепившимся за его сознание, как липкая плацента, был образ Зака, который купался в обжигающем серебряном свете. На сей раз точка возгорания находилась вне его.
«Папа…» — сказал Зак и встретился взглядом с Эфом… и тут свет поглотил все.
От этих воспоминаний мурашки побежали по коже. Ну почему в своих снах он не может найти отдохновения от этого ада? Разве не для этого существуют сны? Чтобы уравновесить жуткую реальность побегом в иной, прекрасный, мир? Чего бы он только не отдал за чистое сентиментальное воспоминание, за ложку сахара для его разума!
Эф и Келли только что закончили колледж, бродят по блошиному рынку рука об руку в поисках дешевой мебели и всяких безделушек для их первой квартиры…
Зак только-только начинает ходить, топает по дому, маленький хозяин в памперсах…
Келли, Эф и Зак за обеденным столом — сидят, сложив руки перед полными тарелками, ждут, когда Зи продерется через мучительно длинную предобеденную молитву…
Так нет же, сны Эфа представляли собой порнофильмы, заканчивающиеся реальным убийством. Людей из его прошлого — врагов, знакомых и друзей, всех вместе — выслеживают и забирают на его глазах, а он не в силах дотянуться до них, помочь им. И даже отвернуться не может.
Эф сел, замер на несколько мгновений, потом поднялся, опираясь рукой о спинку дивана. Он направился к окну, выходящему на задний двор. Неподалеку находился аэропорт Ла Гуардиа. Теперь вид летящего самолета, далекий рев двигателей вызвали бы разве что недоумение. В небе нынче не кружили огни. Эф вспомнил 11 сентября 2001 года: какой сюрреалистичной казалась тогда пустота в небе и каким странным облегчением стало возвращение самолетов в небеса неделю спустя. Теперь облегчения не наступало. Жизнь более не возвращалась в нормальное русло.
Эф никак не мог понять, который теперь час. Предположительно утро уже наступило, судя по суточному биоритму, все чаще подводившему Эфа. Настало лето, — по крайней мере, по старому календарю, — а потому жаркое солнце уже должно было стоять высоко над горизонтом.
Но в небе царила тьма. Естественный порядок смены дня и ночи нарушился, видимо, навсегда. Солнце не могло пробиться сквозь тяжелый пепельный занавес. Новая атмосфера состояла из пыли, образовавшейся после ядерных взрывов и вулканических выбросов, распределенных по всей планете: зеленовато-голубая шарообразная конфетка в оболочке из ядовитого шоколада, преобразовавшегося в плотную корку, которая закупорила Землю в темном и холодном пространстве и изолировала ее от Солнца.