Штольня в Совьих Горах
Шрифт:
Однако поздно было искать спасения. Хорошо кормленные овсом застоявшиеся серые рысаки резво несли прусского генерала к Замлынской Гурке. Мужики высыпали на площадь перед волостным правлением: любопытно им было поглазеть на такого важного пана, на слуг его, на богатую упряжку, а пуще того — послушать, что скажет немец, когда увидит: нету знамени на положенном месте?
Шатаясь на ослабевших ногах, бледный и совсем растерянный вышел староста-отступник на крыльцо дома волостного, а писарь с писарёнком под руки его поддерживали с обеих сторон — чтобы ненароком не упал от испуга.
Тем временем граф Манштейн подъехал к дому, из кареты вышел. А был это человек необычайно толстый,
— Не вижу тут знамени королевского! — голосом очень суровым начал он. — Да еще в самую годовщину рождения короля нашего милостивого! Где знамя?! — грозно спросил он у Шимона, который его с низкими поклонами встречал. — Почему не вывешено?
Пал тут староста-отступник в ноги генералу.
— Ясновельможный пан генерал! — простонал Клосек. — Простите мою вину, но тут вор какой-то, грабитель подлый, украл вчера наше знамя… Искали мы его, всей деревней искали, но напрасно! Смилуйтесь, ясновельможный пан граф… Не знаем, клянусь, не знаем, что сталось со знаменем! Знаем только, что пропало…
— Не пропало, не пропало! — закричал генерал. — Лжешь, негодяй! Не пропало!.. Знамя на старой мельнице висит. С дороги его хорошо видно, мерзавец! Знаешь ли ты, что ждет тебя порка за такое неуважение к гербу королевства прусского?
Слезами тут староста залился, а писарь с писарёнком вторили ему в мольбах о милости, и в рыданьях громких.
— Всё готов сделать, только бы прощение вымолить у власти моей любимой… — сквозь слезы бормотал староста.
При этих словах прусский генерал успокоился малость и более милостиво сказал ему:
— Если так, то пойди сейчас на мельницу, сними оттуда знамя и сюда принеси. Потом вывесишь его, как положено, зеленью украсишь… Ну, иди же ты, болван, козёл силезский!..
А других слов староста уже и не слышал: потонули они в потоке благодарностей — и его, и писаря, и писарёнка. Да тут еще вышел из толпы корчмарь и, кланяясь низко, просить генерала стал, чтоб соизволил в саду его отдохнуть и плодов отведать, пока филе из серны к обеду поспеет, а доброе вино бургундское в студеной ключевой воде охладится.
Принял граф это приглашение и спесиво так к саду направился. Корчмарь же наказал челяди своей за счет старосты, с которым в родстве был, каждому солдату немецкому по чарке водки поднести.
Надвинул Шимон Клосек шапку на голову и поспешил на мельницу — напрямик, через сад свой и заросли ольховые. От страха и перед генералом прусским, и перед чудищем, что на мельнице людей пугало, шел староста пригнувшись, голову в плечи втянув и ногами еле переступая.
А Утопец, который в это время в камышах отдыхал после ночной прогулки на лодке, старосту еще издалека углядел. И подумал о нем, что это человек, который не с добром со двора вышел. Как только ступил Клосек на мост, — начал речной владыка изо всех сил ветхие сваи раскачивать, и свалился тут староста в воду. Речка в этом месте илистая была, дно топкое, а берега болотистые, так что едва-едва отступник на сушу выкарабкался. И когда добрался в конце концов до мельницы, то всем видом своим сильно напоминал черта водяного, страшного Рокиту — так был в грязи измазан и водорослями опутан! Иззябший, отекающий водой, крадучись ступил староста в сени темные, мельничные.
А за ним, шаг в шаг, Утопец
От такой песни, от посвистов странных и пронзительных звуков тростниковой дудки, что неведомо откуда раздавались — мурашки по спине у старосты-отступника забегали. Чувствовал он, что кто-то ступает за ним, что над самым ухом играет и поет ему кто-то невидимый, но боязно ему оглянуться было, и не знал он — кто?
Страхом гонимый, двинулся Шимон по трещавшим ступеням на крышу мельницы, а ветер ворвался в сени через открытые двери и швырнул на голову перепуганному старосте мешки старые, из которых на него мука затхлая посыпалась. Перестал играть Утопец и сильно лестницу раскачал, а потом начал с грохотом ящики переворачивать. В темноте не жалел старосте тумаков — бил его палкой суковатой, что на дне реки нашел.
Волосы дыбом поднялись на голове у Шимона, холодный пот выступил на лице его, но всё-таки помнил отступник о гневе генерала прусского и о том, что обязан по его приказу доставить в деревню знамя с черным орлом. Поэтому, хоть и страх его к земле гнул, взобрался всё же староста на крышу, руками за полотнище знамени ухватился и уже сорвать было его хотел…
— Что-о-о? — завыл тут ветер над головой Шимона. — Дар хочешь отобрать? А ну, посмей только!..
— Посмей только!.. — у самого уха Клосека прошептал Утопец. Покрылся он клубами тумана, который по его знаку над рекой поднялся, и, невидимый старосте, ухватил полотнище атласное с другой стороны. — Не дам!.. Не дам! — повторял грозно.
Стали они тут тащить знамя каждый в свою сторону, да так метаться, что старая мельница вдруг качнулась, затрещала и начала медленно погружаться в речку, которая неожиданно переменилась совсем. Вместо того, чтобы к Особлоге течь, как прежде, и силой быстрого потока колеса мельничные вращать — сама в большую реку превратилась. А на ней полно водоворотов и недоступных глубин образовалось…
Но староста ничего не замечал: всё еще исступленно пытался он из рук противника невидимого знамя прусское вырвать. Об одном только думал — как бы ему приказ генерала выполнить и милость его заслужить. А волны речные тем временем еще выше поднялись, вспенились, зашумели и вдруг на крышу тонущей мельницы обрушились…
Громко захохотал Утопец и, словно рыба огромная, исчез в волнах. А мельница вместе со старостой-отступником вдруг с треском в бурлящую воду погрузилась. Потом всё исчезло, и тишина наступила. Среди ольхи, как и прежде, речка спокойно текла и несла воды свои в Особлогу, а в камышах прибрежных птицы перекликались…
Тщетно поджидал генерал Манштейн старосту Клосека. Вот уж и вечер наступил, а Шимон так в деревню и не вернулся. Но не захотел упрямый пруссак уехать из Замлынской Гурки не доведавшись, какая судьба постигла знамя его короля.
Утром велел коня себе оседлать и сам лично, во главе кирасиров, к реке поехал — на мельницу посмотреть.
Миновали пруссаки поля с ровно стоящими копнами хлебов, скошенный клевер на участке Станека, ольховую рощу. На луга прибрежные выехали. Однако и следа моста на Особлоге не нашли. Не было также и мельницы, что стояла на широкой речке, в Особлогу впадавшей. Спокойно волны, о берег плескались, сухие ветки да стебли травы несли, к берегу их прибивая.