Шторм и штиль[с иллюстрациями]
Шрифт:
— Рассыльный! Боцмана ко мне! Быстро!
Хоть Баглай и приказал: «Быстро!», боцман Запорожец, словно предчувствуя беду, долго не приходил. Тем временем Баглай продолжал разговор:
— Скажите, а несколько дней тому назад вы давали кому-нибудь рыбу?
— Давал? — удивился председатель колхоза. — Давать мы никому не можем. Государству сдаем.
— А не приходил ли к вам мичман, невысокий такой, худощавый?
Председатель колхоза так и вскинулся:
— Приходил, а как же!.. Ведь как раз на него подозрение падает!
Наступила тягостная пауза. Баглай еще больше
— Вы же сами понимаете: вентери что? Так себе. Пустяк! Сегодня связали, завтра они порвались, а послезавтра снова связать можно. Рыбацкие руки это умеют. Но сейчас, когда идет война, каждая ниточка на учете. Поэтому и возмущаются мои люди: «Куда вентери исчезли?» Они ведь по ночам их вязали. Я вам вот что скажу. Отдайте, да на этом и точку поставим… Случается… А я домой не с пустыми руками приеду. Не напрасно проездил…
В дверь каюты постучали.
— Войдите, — сказал капитан.
Порог переступил боцман. Лицо у него было не просто бледным, а мертвенно белым, всегда веселые и лукавые, глаза его смотрели испытующе и настороженно.
— Товарищ старший лейтенант, мичман Запорожец по вашему приказанию прибыл…
Это была очень неприятная минута. Прежде, когда Запорожец входил в каюту, капитан обычно приглашал и они вместе обсуждали корабельные радости и беды и решали, что и как делать дальше, потому что боцман для командира корабля — правая рука. Он почти такой же хозяин, как и сам командир,
А теперь Баглай пронзил его ледяным взглядом:
— Вентери — ваша работа?
— Моя, товарищ старший лейтенант.
— Вентери возвратить — и под арест. Больше разговаривать с вами не хочу.
И все же на другой день между командиром и боцманом разговор состоялся.
— Служить с вами на одном корабле я больше не могу. Вы меня понимаете?
— Так точно, товарищ старший лейтенант, — обреченно произнес Запорожец. — Только прошу вас… Ну как же мне без корабля, без моря? Хоть в морскую пехоту, я искуплю свою вину. Ведь море же будет рядом… Оно мне и силу даст…
Федора Запорожца понизили в звании, надели поперечные нашивки старшины первой статьи, и вскоре он очутился на суше, неподалеку от Новороссийского пролива.
К тому времени Крым уже был захвачен фашистами. На противоположном берегу пролива стояли вражеские корабли.
Федору Запорожцу дали отделение. А если ты командуешь хоть самым маленьким подразделением, ты — уже командир. В твоих руках — судьба людей. Даже за одного человека командир несет ответственность, а если их двенадцать, то ответственность становится в двенадцать раз больше. Правда, пока что на этом участке фронта было временное затишье. В больших и малых штабах вырабатывались планы контрнаступления, а тем временем морские пехотинцы учились, овладевали искусством боя.
Вечером, когда его ребята укладывались спать, Федор Запорожец выходил на берег пролива и сидел там часами. О чем он думал? Может, о том, с каким позором был вынужден оставить корабль… А может, грустил о море, с которым пришлось ему расстаться. Еще бы, был моряк — и нет его. Это тяжело, нестерпимо тяжело! Но
Нет, где-то что-то делается. Иначе и быть не может. Просто ему, бывшему боцману, теперь бойцу морской пехоты, назначенному командиром отделения морских пехотинцев-штрафников, ничего об этом не известно.
Но ведь и без дела сидеть трудно…
И вот однажды вечером после долгих раздумий Федор Запорожец, захватив с собой надутую камеру, спустился в воду и поплыл. Он плыл через пролив к противоположному берегу, туда, где стояла немецкая самоходная баржа. Палуба у этих широких низкобортных барж была почти совсем голая. Стояла на ней лишь командирская рубка, из которой можно было управлять и рулем, и мотором, да две зенитные пушки.
Он подплыл к барже как раз в то время, когда вахтенный матрос, обойдя широкую палубу, спустился в люк. Тихо и ловко, как кошка, Запорожец вскарабкался на баржу, быстро закрыл люк и накрепко задраил его. Внутри баржи поднялся невообразимый крик, из кубрика чем-то тяжелым колотили в надежно завинченный люк, но Запорожец теперь ничего не боялся: команда баржи была надежно заперта! Потом он вбежал в командирскую рубку и нажал на стартер. Машина легко завелась.
Федор выбежал на палубу, мгновенно снял с причальных тумб швартовые концы и, возвратясь в рубку, включил машину на «полный вперед»…
Этому можно верить и не верить, но такой факт в биографии Федора Запорожца действительно был. Моряк проявил удивительную храбрость и находчивость. Конечно, за самовольные действия его можно было бы и наказать. Ведь такая вылазка могла закончиться непоправимой бедой, в первую очередь, для него самого. Но все увенчалось полнейшим успехом. Так за что же наказывать?
Когда Федор пришвартовал самоходную баржу к нашему причалу и открыл люк, из кубрика выбрались десять ошалевших с перепугу фашистских матросов и один офицер. Одиннадцать «языков» сразу и боевое исправное-преисправное судно!..
Федора Запорожца наградили орденом Красной Звезды. Теперь он мог бы и уйти из морской пехоты, потому что вместе с орденом ему возвратили и звание мичмана. Но со дня на день ждали наступления, и Федор остался в части.
Когда советские войска высаживали десант на крымский берег, Запорожец с отобранными им самыми храбрыми парнями первым захватил плацдарм, удержал его до прихода нашего главного десанта и был тяжело ранен. Уже в госпитале он узнал, что его наградили еще одним орденом, теперь уже — Красного Знамени.
После госпиталя Федору дали месячный отпуск. Но он и не подумал об отдыхе. Искал свой «охотник». Корабль оказался в Туапсе.
Была послеобеденная пора, когда мичман Запорожец остановился у трапа, переброшенного с причала на корму. И без того бледное, лицо его еще больше побледнело он вдруг почувствовал, как его бросило в дрожь. Старался успокоиться и не мог.
«А может, «охотником» теперь не Баглай командует, а кто-то другой», — подумал он. И разволновался еще больше.
— Товарищ вахтенный, — негромко спросил он — скажите, кто теперь у вас командиром?