Шторм времени
Шрифт:
В конце концов мне стало ясно, что я не увижу линзу до того, как пройду через нее. К тому времени, когда я окажусь достаточно близко, чтобы различить темный круг насоса среди огней Малого Магелланова облака, я буду на ничтожнейшую долю секунды от входа в тахионную вселенную, на слишком крошечный момент времени, чтобы успеть что-нибудь воспринять. Я расслабился, позволяя себе нестись дальше...
И это случилось.
Я испытал шок, как будто субатомные частицы энергии, образующие мою личность, вдруг что-то разорвали и теперь разлетаются в бесконечном пространстве. А за этим наступила непостижимость.
Я плавал в темноте, пронизанной
Я не имел возможности двигаться. У меня не было выбора. Я не мог найти возможности измерять время, пространство или что-нибудь еще вокруг себя. Если я действительно проник в тахионную вселенную, то оказался там совершенно беспомощным, чтобы узнать то, что мне нужно было узнать, и не в состоянии унести отсюда с собой обретенное знание. Оглядевшись, насколько это было возможно, я не увидел для себя никакого иного выхода, как сдаться, и единственной причиной, почему я этого не сделал немедленно, было то, что я не был уверен, что смогу сделать даже это.
Я по-прежнему плавал, и постепенно, как после электрошока сердце начинает биться снова, во мне снова проснулся мой древний странный инстинкт. Я не мог сдаться, поскольку даже здесь я был лишен обратного хода, без которого родился. Живой, мертвый или состоящий из живых кусочков размером менее электрона, я по-прежнему должен был грызть прутья любой удерживающей меня клетки до тех пор, пока не прогрызу себе путь наружу.
Но какой же путь существует здесь? С чего начинать, когда нет отправной точки, на которую можно опереться? Путешествие протяженностью в тысячу миль может начаться с одного-единственного шага, но с чего начать – если не стоишь неподвижно на месте, а несешься сквозь вечность в полной темноте с похожими на метеоры огоньками, мелькающими вокруг тебя? Я поискал в себе что-нибудь, за что можно бы было зацепиться, и ничего не обнаружил. Затем мне на помощь пришла Эллен.
«Помнишь? Когда ты нашел меня, я была точно так же потеряна, и я нашла дорогу назад».
Она не говорила со мной вслух. Она даже не говорила у меня в мозгу, как тогда, когда я висел в космосе, в нормальном космосе, перед тем как попал сюда. Это со мной говорила из дальнего уголка меня самого Эллен, которая стала частью меня, как Санди большими прыжками примчался из смерти, чтобы обнять меня несуществующими лапами из того уголка моей памяти, где он был все это время, хотя я этого и не осознавал.
«Если мне это удалось, то и ты тоже сможешь, – заверила меня Эллен-которая-была-мной. – Сделай это так же, как раньше сделала я. Возьми что есть и начинай с этого».
Она, конечно же, была права, и я стал черпать из нее силы. Если однажды это ей удалось, она сможет сделать это и еще раз. Следовательно, пока она является частью меня, я тоже смогу это сделать. Я черпал из нее определенность и еще раз прикинул, чем располагаю.
У меня была тьма и были огни. Огни были совершенно непостижимы, но с уверенностью Эллен, что я могу начать с них, я начал наблюдать за ними. Они были слишком быстролетными, чтобы образовывать какие-то конфигурации.., или нет?
Я плавал, наблюдая, и наблюдение превратилось в изучение. Все, что подвергается изменениям, со временем
Если они и образовывали конфигурации, то являлись частью большей индивидуальности, в которой могут содержаться подобные конфигурации, большей индивидуальности, которой являлась вселенная их среды – была ли эта вселенная размером с атом атома или больше, чем все вселенные вселенных вместе взятые. Если так, то существовала связь между вселенной, в которой они находились, и конфигурациями, которые в ней существовали.
То, что я узнал в своей собственной вселенной, могло оказаться ключевым моментом и здесь. Насколько бы это место ни было непостижимым, единство любой ее части с целым, тождественность каждой ее части с целым могло здесь быть таким же определенным, как и там, откуда я появился. Если так, то я должен был являться частью этой вселенной, и она также должна была являться частью меня – просто потому, что сейчас я находился в ней. Поэтому ее конфигурации также должны были являться частью меня, быть столь же понятными, как моя собственная физическая речь в действии, когда я был в своем старом теле, поскольку, как я выяснил, часть целого не может быть странной или чуждой для целого.
«Теперь ты понимаешь, – продолжала Эллен-которая-была-мной. – А раз понимаешь, все, что тебе нужно сделать, – это потянуться и коснуться».
Она снова была права. Здесь не было кардинала, сидящего на птичьей кормушке; золотистый свет затерялся и остался позади в другой бесконечности. Но все равно она была права – ничто не могло помешать мне потянуться и попытаться коснуться, соединиться с тем, частью чего я стал.
Я потянулся. Я попытался ощутить свое тождество с этим окружающим меня местом так же, как я делал это в своей родной вселенной. Тождество приходило медленно, но в конце концов оказалось, что мне требовалось сделать еще всего на один шаг больше, чем тогда, когда я добивался тождественности с Обсидианом и его товарищами.
Я коснулся чего-то. Это было нечто или какие-то вещи, способные отзываться. После этого общение с ними стало всего лишь делом выработки необходимых конфигураций, и в этом они пошли мне навстречу. Очевидно – я говорю очевидно, поскольку ситуацию не так легко, если вообще возможно, перевести в слова, – разница между живой и неживой материей в этой вселенной не была такой значительной, как в нашей. Вместо этого граница проходила между теми или тем, что обладало конечными жизнями, и теми или тем, жизнь которых была бесконечна, и огоньки, которые я видел, каждый были одной жизнью, светящейся с самого начала, по-видимому, краткого момента ее зарождения до момента затухания в момент смерти.
Но то, что казалось кратким, не обязательно было таковым. Глядя с другой точки зрения, то, что казалось мне мимолетной жизнью, в нашей вселенной могло существовать на протяжении эквивалента миллиардов лет. Кроме того, жить здесь – значило общаться, так что в конце концов я и сам жил, чтобы общаться, и общался, живя. Это для меня было долгим моментом, поскольку мне с большим трудом удалось заставить их понять, что я хочу, чтобы они знали о нас и о нашей ситуации.
Но пришло время, когда я справился с этим, и после этого времени больше не требовалось. Я остался с законченной миссией, но изолированный.