Штрафбат под Прохоровкой. Остановить «Тигры» любой ценой!
Шрифт:
Однако не случилось не только искупления, но и мало-мальски толкового отдыха. Перед батальоном, вернее, перед его остатками была поставлена боевая задача срочно тридцатикилометровым форсированным маршем выдвинуться на передний край, к излучине реки Псел, в район железнодорожной станции Прохоровка.
Запланированное прибытие эшелона с пополнением для штрафбата сорвали вражеские «лаптежники». Эшелон со штрафниками-новобранцами вражеские штурмовики разбомбили неподалеку от Прохоровки, почти на подъезде к железнодорожной станции. По запинающемуся рассказу Бурунова, бывшего лейтенанта хозвзвода стрелкового батальона, «юнкерсы», выстроившись в круг, устроили над «теплушками» настоящую
– Чертово колесо… – со знанием дела прокомментировал Артюхов.
Этот переменник, с тяжелым взглядом колючих глаз, глубоко посаженных на неприветливом лице, как воронками снарядов изрытом оспинами, до штрафного батальона был летчиком, а теперь, в отделении Потапыча, заведовал пулеметом Дегтярева.
– Умеют эти гады мясорубку закрутить, – хмуро добавил командир второго отделения Потапов.
V
Настроение во взводе на протяжении всего марша было неважное. Когда новичков распределили по отделениям, а потом взводный отдал команду готовиться к выдвижению, угасли последние надежды «стариков» переменного состава на то, что будет объявлен заветный приказ. Такое же чувство глубокой досады испытал и командир третьего отделения Демьян Гвоздев.
Вроде как ничем себя не тешил и мысли явной по этому поводу не подпускал, а вот когда Степа, ординарец взводного, примчался и, запыхавшись, выпалил, что Федор Кондратьевич уже срочно вызвал к себе замов – Семеныча и Довагнюка, а теперь требует и всех командиров отделений, сердечко екнуло. Сразу обожгло внутри: «Сейчас скомандует построение!.. Чтобы объявить приказ… тот самый приказ… на искупление!»
А вместо искупления – вот, искупайтесь в мутной водице этой чертовой реки. И название у нее соответственное. Зарайский вот ее с ходу Псёлом окрестил, и так с его подачи по всей роте и пошло. Псёл и Псёл… Прилипло на язык. Только и слышно вокруг: а ну псёл отсюда!.. Или: какой-то ты непсёлый! Шутки шутками, да только лица у бойцов действительно не шибко веселые. Потому как каждый-то в душе надеялся, даже те, кто виду не подавали. Да только и новички-то не виноваты, что поезд их разбомбило в пух и прах и от ожидавшегося пополнения осталась горстка – только-только наскрести на одну треть да по всему батальону едва размазать.
В роте весь поголовно переменный состав из старослужащих был непоколебимо уверен в одном: штрафбатовцев, выживших в июльском месиве, мол, на искупление представили, да только решили попридержать из-за незапланированной и невосполнимой недостачи вновь прибывшего переменного состава.
Версия эта сразу возникла неизвестно в чьей светлой голове, а может быть, сразу в нескольких одновременно – потому как была очевидной, лежащей, так сказать, на поверхности. Досаду, злость и недовольство это среди личного состава, конечно, провоцировало. Но вот только ожидаемой агрессии к новичкам со стороны «стариков», за исключением нескольких, в основе своей бытовых моментов не возникло.
VI
Здесь Гвоздев в очередной раз убедился в действенности порой необъяснимых фронтовых законов. Казалось бы, должны были с тебя и твоих товарищей груз штрафной вины снять, но не сняли, потому что тех, на кого вместо вас эту ношу должны были взвалить, оказалось слишком мало.
На гражданке так бы и получилось, взъелись бы: в наших бедах вы виноваты,
На ситуацию обида у «стариков» была, может быть, была злость на какое-то неведомое высшее начальство, а вот конкретно на ротного или уж тем более на старшего лейтенанта Коптюка, переменника Бурунова или других вновь прибывших – не было. Здесь вступал в полную силу укорененный в сознании бойцов фатализм, и чем ближе к передовой и дольше в ее пределах они находились, тем крепче это упование на «авось» и даже, в известной степени, наплевательское отношение к собственному будущему в солдатских душах коренилось.
Ближе всего трогали и интересовали самые насущные вопросы – чтоб накормили, чтоб махоркой разжиться, чтоб в окопе не было сыро, чтоб вражеский самолет-разведчик, с утра маячивший в раскаленной белизне неба, не накликал ревущую ораву «лаптежников» или чтоб немцы, черт их раздери, устроили передых для своих орудий и минометов. В конце концов те, которые должны были заменить штрафбатовцев, но угодили на железной дороге под фашистские «юнкерсы», не виноваты, что их побило и покалечило вражескими бомбами. Может, никакого приказа на искупление оптом, как выразился бывший интендантский Аркадий Зарайский, начальство и не готовило, а все это пустые разговоры и стремление выдать желаемое за действительное. И еще неизвестно, как бы все сложилось при таком раскладе.
Для Демьяна Гвоздева и его боевых товарищей реальной действительностью являлся рубеж обороны вдоль южного пологого, заболоченного берега реки Псел, с каждой секундой усиливающийся артиллерийский обстрел с закрытых, невидимых невооруженному глазу немецких позиций, и голод, с ночи, в равной степени подводивший животы как постоянного, так и переменного состава взвода.
VII
Впереди, за пологими, успевшими побуреть на солнце косогорами, опять тяжело ухнуло. Будто земля за близким горизонтом провалилась в тартарары, а оттуда с тяжким, страдательным выдохом исторглось что-то огромное и страшное. Оно стало стремительно наползать, заполняя все небо, нависая разраставшимся валом.
Демьян и другие теперь уже знали, что это такое. Скорее учуяли нутром. Тем самым шестым чувством, которое с разрывами вражеских мин становится первым. Все внутри тоскливо откликнулось на эту оглушительную дрожь, покрыв кожу под гимнастеркой и исподним гусиной кожей, холодной испариной.
Нестерпимый, душераздирающий звук обрушился грохотом, и Демьяну на миг показалось, что сознание отделилось от тела. Механически, не чувствуя боли, он ощущал, как его руки, и ноги, и туловище перекручиваются и сворачиваются жгутом. Будто какой-то кукловод забавы ради вздумал трясти его, как куклу. Как мальчишка, с детской жестокостью и равнодушным любопытством перекатывающий по тротуару навозного жука, с тем чтобы через минуту по очереди оторвать ему беспомощно перебирающие ножки.
Что-то пнуло Гвоздева в бок. В облаке бурой взвеси он увидел лицо Бурунова. Оно было мертвенно-белое, как тесто на пельмени. С широко раскрытыми – разинутыми – глазами, в которых застыли безумие и ужас, он быстро полз мимо, часто-часто семеня локтями и носками ботинок. Гвоздев ухватил за волочившуюся за ногой грязную обмотку бойца.
– Бурунов!.. Бурунов!.. Ты ранен?! – крикнул Демьян.
Тот ничего не ответил и даже не обернулся. Нога его, почувствовав, что ее удерживают, начала остервенело лягаться, а сам боец настырно, как заведенный, пытался ползти дальше.