Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на Звездные войны

Ивакин Алексей Геннадьевич

– Не понял? Так эти только и делают, что лыбятся во все свои тридцать три зуба…

– Тридцать два, – мягко поправил комбата священник.

– Это шутка была, – парировал майор.

– Это не настоящая улыбка, Виталий Александрович. Их заставилиулыбаться. Их принудительно заставили быть добрыми и хорошими, а весь смысл человеческой жизни заключается как раз в том, чтобы человек научился быть добрым и хорошим самостоятельно.

Господь нас любит неправильными, но свободными.

– Я в Бога не верю, – на всякий случай напомнил комбат.

– А в Него и не надо верить. Надо верить Ему, а не в Него. Вот вы любили когда-нибудь?

Крупенников нехотя кивнул.

– Так вы верили в то, что ваша женщина существует, или в то, что она вам не изменяет?

– Вы мне мозги не пудрите, – внезапно для самого себя вспылил комбат. – Я атеист. Напоминаю!

– Это ничего не меняет, – махнул рукой священник. – Лучше быть холодным или горячим. А теплое – уста извергнут.

– Это тут к чему? – искренне не понял майор.

Священник вздохнул и начал рассказывать. Как православные и старокатолики выступили единым фронтом против вмешательства в геном и в душу человека. Как над ними смеялись. Как тонкие людские ручейки отказывались от благ цивилизации ради сохранения свободы. Как Объединенный Совет Религий запретил исповедь, ибо она «нарушала» права человека на личную тайну и «оскорбляла» другие конфессии из-за недопуска к Святому Причастию Тела и Крови Христовой инославных, еретиков и язычников. Как православные церкви и монастыри постепенно превратили в «историко-этнографические заповедники».

Крупенников понимал с пятого на десятое. В конце концов не выдержал:

– Мы-то тут при чем?

Священник засмеялся:

– Зачем вы здесь?

– Ну… Нас вытащили из прошлого…

– Я не спрашиваю, Виталий Александрович, как вы сюда попали. Я спрашиваю: зачем вы здесь?

– Война идет. И мы единственные, кто готов к этой войне, – Виталий покосился на окно. – Хотя бы немного, но готовы к войне.

– То есть вы согласны «немного готовыми» идти и воевать с исчадиями ада, совершенно не надеясь на победу?

Об этом Крупенников старался не думать. О поражении вообще нельзя думать. Нет, конечно, просчитывать нужно разные варианты. И отступление временное, и оборону против превосходящих сил противника. Но нельзя думать о том, что завтра вот того паренька убьют. С ума можно сойти от такого. А гибель любого из офицеров батальона Крупенников воспринимал именно как личное поражение.

– Мы на победу не надеемся. Мы в нее верим и готовим ее, – упрямо ответил комбат.

– Верно, – согласился отец Евгений. – Это правильно. И вы готовитесь жизни отдать за вот этих вот смешных

для вас ребяток.

Священник не спросил.

Священник утвердил.

Комбат промолчал. Потому что… У них была возможность отказаться от войны. Штыки, как говорится, в землю. Но совесть не позволила. Он чувствовал ответственность перед людьми, которые не могут сами себя защитить. И, хотелось бы надеяться, не он один…

– За други своя… – печально произнес отец Евгений. – Нет высшей доблести, нежели отдать жизнь за други своя, товарищ майор. А эти вам даже не други.

Потом помолчал и добавил:

– Так кто из нас больше православный? Вы, идущий на смерть, или я, благословляющий вас на эту самую смерть? Понтием Пилатом буду, ежели умою руки и не пойду с вами.

Крупенников рывком встал и заходил по комнатке. Мозги кипели. Поп не отводил от него глаз.

– Объясните мне, почему это я должен поставить на довольствие священника в батальон, состоящий из атеистов? Почему не мусульманина или пастора какого-нибудь?

Отец Евгений пожал плечами:

– Собственно говоря, это их проблемы. Я – пришел. И это есть непреложный факт.

– Угу. А за вами другие потянутся.

– Вряд ли. Вот увидите.

– Это еще почему?

– Издалека благословят – и дело с концом. Вы же атеисты!

– А замполит у нас, между прочим, еврей!

– Нет ни эллина, ни иудея перед Богом, – пожал плечами отец Евгений.

– На все-то у вас ответ есть, – вздохнул Крупенников, садясь обратно на стул.

– Так ведь служба такая, – развел руками священник. Потом вдруг засуетился, снял, наконец, рюкзак и достал оттуда фляжку.

– Коньячок вот святые отцы послали. Монастырский. Может, по капельке?

– Сухой закон у нас, – буркнул Крупенников, мгновение поколебавшись. – И вам не рекомендую. Какой же вы священник, ежели бухать будете с утра?

– Что ж тут бухать-то? – с удивлением воззрился на литровую фляжку отец Евгений. – Между прочим, первое чудо, которое Христос по Святому Евангелию сотворил, есть чудо превращения воды в вино. На свадьбе к тому же.

– Ну, у нас тут не свадьба!

Священник со вздохом спрятал фляжку обратно.

– Будете зачислены в политический отдел. Опиум свой религиозный попрошу особенно не распространять. Обговорите с заместителем по политической части принципы агитации и пропаганды. Молитвы там свои и прочие ритуалы – не афишировать. Из оружия я выдам вам…

– «Парабеллум»? – усмехнулся отец Евгений.

Крупенников онемел. Поп, оказывается, знал…

– Это цитата, товарищ майор. Только оружие мне не нужно. Нельзя мне оружие. Ибо буду извергнут из сана.