Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта
Шрифт:
— Готово! — сказал Клинк. — Налетай!
Две бутылки на отделение — это только горло слегка смочить. Даже Эльза с некоторым удивлением посмотрела на дно рюмки — и это все?
— Там еще есть, — сказал Клинк, — я схожу? — Он выжидающе посмотрел на Юргена.
Тот кивком дал согласие.
— И пива! — возгласил Целлер.
— Там такой бочонок, что я один не унесу, — сказал Клинк.
— Цойфер! Граматке! — коротко распорядился Юрген.
— Есть, герр фельдфебель! — ответил Граматке четко и радостно, как положено нормальному солдату, и в кои веки ничего больше не добавил.
«Привыкает помаленьку к армейской
Брейтгаупт вдруг решительно натянул сапоги на ноги, поднялся, сказал: «Корова на дворе, харч на столе», [76] — взял чистое ведро, смочил теплой водой полотенце и направился к входной двери. За ним поднялся Блачек, до него первого — бывает же такое! — дошло, что имел в виду Брейтгаупт.
76
«Eine Kuh deckt viel Armut zu» (нем.) — вот что сказал Брейтгаупт.
— Ганс прав, — сказал он, — коровы который день недоены, сил нет слушать. Пойду подою. — Он даже не подумал спросить разрешение у командира, для него это было таким естественным делом, на которое и разрешение–то спрашивать смешно.
Юрген прислушался. Коровы действительно мычали. Но вполне терпимо. Он слышал звуки и похуже.
— Коровы мычат, мы берем у них молоко, чтобы облегчить их страдания, — задумчиво сказал Целлер, — в хлеву хрюкает свинья, она хочет есть, можем ли мы прекратить ее страдания одним коротким ударом штыка?
— Свиные ребрышки были моим фирменным блюдом, — оживился Эббингхауз. Он рвался чем–нибудь услужить своим товарищам, ведь они освободили его, дважды раненного, на марше от всей поклажи, даже личной, и позволили проехать несколько километров на повозке, хотя им непрестанно приходилось упираться, подталкивая эту повозку вместе с ним, толстяком Эббингхаузом.
— Но не будет ли это расценено как мародерство? — продолжил Целлер и посмотрел на командира.
Это был трудный вопрос. Тут было необходимо заключение эксперта. Но Ульмер, их эксперт по мародерству, был в госпитале после ранения в Варшаве. Это было тем более обидно, что фельдфебель Ульмер попал в штрафбат как раз за кражу свиньи, по крайней мере, его за это судили. Он с солдатами его отделения наткнулся на разбитый русским снарядом грузовик, который перевозил замороженные свиные туши. Они отступали и не ели больше суток, они дочиста обглодали одну тушу, не задумываясь, что это имущество Вермахта. Имущество Вермахта… Цойфер тоже воровал имущество Вермахта. Но можно ли считать его экспертом по мародерству? Нет, заключил Юрген. Ему самому придется принимать решение.
— Нет, — сказал он, — мы не грабим мирное население, мы лишаем наступающего противника запасов продовольствия. Тактика выжженной земли.
— Тактика убитых свиней, — подхватил Фридрих.
— Ну, я пойду, — сказал Целлер, поднимаясь. Он примкнул штык к автомату.
— Эббингхауз, Тиллери, — коротко приказал Юрген.
Вскоре донесся истошный визг, оборвавшийся на высокой ноте. Это были звуки, ласкающие слух каждого настоящего солдата, Юрген с наслаждением вслушивался в них. Появились первые добытчики, Клинк прижимал к животу четыре бутылки шнапса, Цойфер с Граматке, тяжело отдуваясь, вкатили бочонок пива. Брейтгаупт с Блачеком принесли по ведру
— Когда мне первый раз предложили в польской деревне парное молоко, я не смог его пить, — сказал Фридрих, принимая кружку — Как же много воды утекло с тех пор!
— Молока, Счастливчик, молока! — сказал Юрген. Он с наслаждением выпил полкружки, стер рукой осевшие белые усы, чуть скривился, ощутив ладонью многодневную щетину.
— А я вот все смотрел, смотрел, — начал Блачек, — все так знакомо, мне кажется, что я был здесь, точно был! Сосед мой невесту взял из этой деревни… Надо же, за двадцать километров, ближе не нашел. Мы перед свадьбой за ней ездили.
Тут распахнулась дверь. На пороге возник Тиллери. Вместо куска свиной туши он волок какого–то мужичонку в потертом пальто.
— За хлевом прятался, — доложил Тиллери, — делает вид, что не понимает по–немецки.
— Мародер или шпион, — вынес быстрый вердикт Юрген, — все одно — расстрелять!
Мужичонка задрожал, он, похоже, все же понимал по–немецки. Собственно, Юрген своей фразой только это и хотел выяснить. Для начала.
— Из местных, может быть, — неожиданно влез Блачек, — тут есть в округе деревеньки, где такая рвань живет, поляки. Мезериц? Где Мезериц? — обратился он к мужичонке.
Тот смотрел на него с ненавистью.
— Не знамо, — разомкнул он наконец крепко сжатые губы, — Мендзыжеч — там, — он махнул рукой в сторону.
— Вот сука! — замахнулся кулаком Блачек. — Вы слышали, герр фельдфебель, как эти вшивые поляки называют мой родной Мезериц! — воскликнул он, оборачиваясь к Юргену.
— Какое варварское наречие! — сказал Фридрих. — Язык сломаешь. То ли дело — Мезериц.
— Вот–вот, — сказал Блачек.
— Как рука, Блачек? Не сильно болит? — заботливо спросил Юрген.
— Побаливает, — ответил Блачек, — но ничего, она не рабочая.
— Хорошо. Вот ты рабочей дай ему в зубы за Мезериц и выкинь на улицу, — приказал Юрген, — пусть катится ко всем чертям. — Он был великодушен, он позволил себе немного расслабиться после долгого марша, ему не хотелось портить этот уютный вечер.
Они сидели за столом, пили шнапс, запивали его молоком и пивом, закусывали окороком и колбасой. Ждали обещанных свиных ребрышек, над которыми колдовал Эббингхауз, все эти фирменные блюда требовали для приготовления ужасно много времени. А пока они слушали болтовню внезапно разговорившегося Блачека, он выплескивал на них неисчерпаемый запас деревенских рассказов. Он начал с конца, с его призыва в армию и двинулся в глубь времен. Так он добрался до собственного рождения.
— Родился я в пятницу, поэтому мой отец назвал меня Фрайтагом, [77] через i, он был не очень–то изобретателен, мой старик, — рассказывал он.
— В этом он лишь следовал примеру героя романа английского писателя Даниэля Дефо, — встрял Граматке, его просто распирало от желания лишний раз продемонстрировать свою ученость. — Героя звали Робинзон Крузо, он был моряком и после кораблекрушения попал на необитаемый остров, там он встретил туземца…
77
Freitag (нем.) — пятница.