Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта
Шрифт:
— Все на месте? — спросил Гиллебранд.
— Лаковски, — коротко сказал Юрген.
— Да, я знаю. Остальные?
— Зальма нет, — растерянно сказал Кнауф и, рванувшись к краю траншеи, крикнул: — Зальм!
— Я ранен, — слабый голос был едва слышен на фоне криков иванов, уже высыпавших из первой траншеи, чтобы продолжить наступление.
— Быть санитаром — я! — крикнул Кинцель.
— Возьми, дорогой, — Вайнхольд мгновенно скинул ранец, отсоединил скатку шинели, протянул Кинцелю. — Береги себя.
Кинцель сунул в руки Дицу тяжеленный пулемет, который он не бросил,
— Прикройте меня! — донесся крик Кинцеля.
— Прикрываю! — Кнауф вырвал пулемет из рук Дица — твое дело ленту подавать! Раскинул упорные ножки в выемке бруствера, нажал на гашетку. — За старика Зальма я положу гору иванов!
Он все же был отличным парнем, Курт Кнауф, несмотря на тяжелое детство и гитлерюгендскую юность. Поначалу он стрелял неловко, но потом приноровился, бил по иванам и справа, и слева и, не боясь более попасть в товарищей, посылал веер пуль даже над ними, этот веер укрывал их лучше всякого зонта.
Кинцель тем временем развернул на земле шинель Вайнхольда, перекатил на нее Зальма и, передвигаясь ползком, стал тянуть его к траншее. Зальм как мог помогал ему, отталкиваясь и руками, и левой ногой, правая волочилась безжизненным довеском. Вскоре Кинцель был уже у траншеи. Юрген с Красавчиком, высунувшись по пояс, схватили край шинели, быстро втянули Зальма, осторожно опустили его на дно траншеи. Рядом с криком боли свалился Кинцель. Прежде чем нырнуть в траншею, он встал на колени и получил пулю в незащищенное, выпирающее место.
— Вот и он задницу подставил, — сказал Ули Шпигель, — не все ему…
Грустно так сказал. Даже у вечного насмешника Шпигеля язык бы не повернулся шутить при виде извивающегося от боли товарища и расплывающегося на брюках пятна крови. А фон Клеффель с еще большей грустью смотрел на ногу Зальма, где на месте колена было какое–то месиво из раздробленных костей. Не царапина, читалось на его лице. Потом фон Клеффель поднял глаза, прошелся взглядом по товарищам, как бы пересчитывая их, и тихо сказал:
— Легко отделались.
Спустя какое–то время, остыв после боя, Юрген согласился с ним.
Das war ein Ablenkungsangriff
Это был отвлекающий удар. Русские не планировали наступление на их участке фронта. Они хотели лишь сковать силы немцев и не дать им возможности перебросить резервы на другие участки. Их батальону просто не повезло, что удар пришелся именно по нему. На их месте мог оказаться кто угодно. Или все же не мог? Даже отвлекающие удары наносят в ключевых точках, а они как будто нарочно созданы для испытательного батальона. Их туда и направляют, потому что знают, что штрафники будут упорно подниматься в атаку, пока не возьмут позиции противника или не полягут все на подступах к ним, что они будут стоять насмерть при обороне и ни при каких обстоятельствах не побегут назад. У них просто нет выбора, в этом все дело.
Можно даже сказать, что им повезло, что этот удар был всего лишь отвлекающим. В противном случае их добили бы до конца, всех. Но с резервами
И даже с тем, что иваны начали активные боевые действия в неурочный час, им повезло. Тем, конечно, кто выжил в этой мясорубке. Начинать лучше все же с рассветом, чтобы успеть управиться до ужина. Но лучше — это с какой и с чьей стороны посмотреть.
Эффект неожиданности дал иванам некоторый выигрыш, но на круг в выигрыше остались немцы. Те, конечно, кто выжил. Их спасла темнота.
Было еще довольно светло, когда они решили эвакуировать раненых. Зальм был совсем плох и провалился в глубокое забытье. Кинцель же, наоборот, лежал на животе и громко стонал, за двоих. На его задницу извели все бинты из индивидуальных пакетов, но кровь все равно хлестала, как из поросенка.
— Сам дойти сможешь? — спросил Гиллебранд у Толстяка Бебе, который баюкал свою руку.
— Не дойду, так доползу, — ответил Толстяк Бебе.
Он понимал подтекст вопроса командира и нисколько не обиделся, когда тот облегченно вздохнул, услышав его ответ. Людей было и так мало, а иваны могли предпринять ночную вылазку. Да и не мог допустить Толстяк Бебе, чтобы его кто–то нес, это он всегда все носил для других, сейчас он понесет себя. Напоследок он решил еще раз помочь товарищам.
— Я тут осмотрелся по–быстрому, — сказал он, — вот в том блиндаже есть санитарные носилки.
— Отлично, — сказал Гиллебранд. — Хюбшман! Как рука? Сможете нести носилки?
— Смогу, — ответил Красавчик.
— Отлично. Заодно вам там сделают перевязку.
— Я, — Курт Кнауф сделал шаг вперед, — я понесу старину Зальма.
— Я понесу Эриха, — сказал Вайнхольд, — я его буду осторожно нести, чтобы не растрясти.
Юрген тоже выступил вперед, Вайнхольду нужен был крепкий напарник.
— Хюбшман, Кнауф, Вайнхольд и Вольф, доставить раненых в батальонный медицинский пункт!
Хюбшман, час на перевязку! Остальным немедленно вернуться в расположение роты, — отдал приказ Гиллебранд.
— Есть! — ответили они дружно и отправились в указанный Толстяком Бебе блиндаж за носилками.
Идти пришлось намного дальше, чем они рассчитывали. Один из залпов «катюш» накрыл штабные постройки и часть леса, в котором пытались укрыться писари и солдаты интендантского взвода. Штабной барак сгорел дотла, вспыхнув как спичка. Зато упавший прорезиненный тент столовой медленно тлел, распространяя мерзкое зловоние. Хотя, возможно, этот запах шел от отрытых поблизости неглубоких окопов, в которых скрючились тела солдат в обгоревшей форме. Глаза избегали смотреть туда. На склоне холма, где располагалась их батальонная батарея, вертикально вверх торчало дуло перевернувшейся или искореженной пушки, вокруг копошились фигурки артиллеристов. Вот только большого шатра с нарисованным на нем толстым красным крестом нигде не было видно.