Штрафбат

Володарский Эдуард Яковлевич

— Уходить надо! По-быстрому! Все здесь поляжем!

— А склад? — в ответ прокричал Головачев.

— Нету больше склада — посмотри!

Головачев оглянулся — снаряд за снарядом ложился в котловину, где был склад, и огромная впадина все расширялась. Рядом рванул взрыв, и Твердохлебов, и Головачев вжались в землю, обняв друг друга. Сверху на спины сыпались щепки, клочья бумажных пакетов, комья земли.

— Без приказа не могу! — закричал Головачев и, поднявшись, побежал по окопу, натыкаясь на лежавших солдат.

В

углублении рядом с пулеметным гнездом стоял ящик телефонной проводной связи.

— Работает?! — крикнул, подбегая, Головачев.

— Пока фурычит! — ответил телефонист.

Головачев схватил телефонную трубку, покрутил ручку.

— Алло! Первый! Алло! Первый! Первый!

— Первый на проводе!

— Комбат Головачев говорит! Противник открыл артиллерийский огонь! Да, крушат нас снарядами! — кричал в трубку Головачев. — Склад почти уничтожен! Да, огонь страшенный! Прошу разрешения отходить на позиции! Или нас всех здесь уничтожат!

— Почему они открыли артиллерийский огонь?! Как они узнали, что вы там!?

— При захвате склада наткнулись на немцев. Двое или трое ушли! Майор Харченко убит!

— Харченко убит?

— Да! Прошу разрешения уходить!

— Склад?! Что со складом?! — хладнокровно и спокойно спрашивали на том конце провода.

— Склада больше нет! — срывая голос, закричал Головачев. — Снаряды разбили его вдрызг! Вы слышите?!

Загрохотали новые взрывы. Несколько снарядов легло в окоп — пулеметного гнезда больше не было. Пулеметчики медленно сползли в огромную воронку. Телефонист лежал на спине у ног Головачева и пустыми глазами смотрел в утреннее небо.

— Склада больше нет! — снова закричал в трубку комбат Головачев. — Он уничтожен снарядами.

— Отходите! — сказали в трубке, и связь пропала.

— Отходи-и-им! — протяжно закричал Головачев, побежав по окопу. — Отходи-и-им!

Снова загремели взрывы, белыми искрами замелькали в воздухе выброшенные взрывной волной банки с тушенкой, фасолью и сосисками…

— Что с ранеными делать, комбат?! — кричал Балясин. — Много раненых!

— На себе понесем! На шинелях тащите! На горбу! На карачках! — почти в истерике орал в ответ Головачев.

А в утреннем небе вновь прогудели снаряды, и новая серия взрывов сотрясла землю…

Генерал Лыков положил трубку, сказал удрученно:

— Харченко убит.

— Ох, черт возьми, — выдохнул начальник штаба Телятников. — Как это случилось?

— При захвате склада, видно, наткнулись на немцев. Наверное, бой завязался. Ну и…

— А что это за канонада?

— Новый комбат штрафников Головачев сказал, что немцы артиллерией уничтожают склады. Не было печали, так черти накачали… — Лыков закурил папиросу. — А я уже в штаб армии доложил, расхвастался, как студент.

— Потери большие у них?

— Вернутся — доложат. Чего Харченко, дуралей, сам туда полез?

—

Кому отличиться не хочется? — усмехнулся Телятников. — А тут такое верное дело. Да еще продовольствие — и орден схлопотать можно.

— Вот и схлопотал смертушку… за немецкие сосиски. Да еще меня в особый отдел фронта тягать будут…

Штрафники отступали по ходам сообщения, и взрывы снарядов накрывали их. Идти приходилось гуськом, затылок в затылок, да еще тащить на шинелях и просто на горбу раненых. Они и хотели бы бежать, а приходилось плестись, с трудом передвигая ноги. Многие выбирались из окопов и теперь уже действительно бежали, но осколки снарядов догоняли их, и они падали на бегу, пытались ползти, превозмогая боль, заливаясь кровью. А снаряды все выли и выли в воздухе, грохотали взрывы, и черными смерчами тяжко вздымалась к небу земля…

Комбат Головачев семенил, согнувшись в три погибели, нес раненого солдата-особиста, худого паренька лет двадцати. Сбоку, метрах в десяти от окопа, ударил снаряд, тонко засвистели осколки, и один угодил Головачеву в грудь. Комбат захрипел, упал лицом в землю. Он еще жил, и в предсмертном сознании вспыхнули и покатились, как с неба звезды, далекие воспоминания…

…Праздничный стол был накрыт. Сверкали чистотой тарелки, громоздились блюда с салатом и винегретом, холодцом, свиными ножками, тонко нарезанной колбасой, сыром. Частокол водочных бутылок, перемежался с вином и шампанским. Гости еще не пришли, и Головачев сидел, развалившись, на диване, в парадной гимнастерке с тремя рубиновыми шпалами в петлицах, двумя орденами Боевого Красного Знамени, двумя Красной Звезды и медалями. Двенадцатилетний сын Мишка сидел у него на коленях, ощупывал, рассматривал ордена и медали, тыкал пальцем и спрашивал:

— А это Боевое Знамя за что?

— За Халхин-Гол.

— А этот?

— За Испанию.

— А этот?

— Про озеро Хасан слышал?

— Это когда с японцами?

— Точно, Мишка, с японцами! — улыбнулся Головачев.

— А почему у тебя ордена Ленина нету?

— Не заслужил, значит! — Головачев обнял сына, прижал к груди. — Ничего, Мишка, еще заслужим! Вся жизнь впереди! — Он приподнял его на вытянутых руках над собой, встряхнул и засмеялся.

В комнату заглянула жена Антонина:

— Андрюша, помоги пирог из духовки вынуть! Что-то он застрял, не могу.

Головачев встал с дивана, одернул гимнастерку.

— Чего это гости запаздывают?!

— Придут — сам у них спросишь!

И сейчас же зазвенел звонок. Мишка побежал открывать. На пороге стояли мужчина в штатском костюме и женщина в праздничном крепдешиновом платье. В руках у женщины был букет цветов, у мужчины коробка, перевязанная красной ленточкой. Но лица почему-то были совсем не праздничные, а растерянные, тревожные.