Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!»

Пулеметная очередь смахнула верхушку суслиного бугорка, а ветер развеял облачко глинистой пыли. Бывший сержант, а теперь рядовой боец 2-й отдельной штрафной роты, Борис Ходырев заслонил голову винтовкой. Отброшенные рикошетом пули уходили вверх и в стороны – до него пока не добрались.

Стоял конец сентября, но здесь, в степи, южнее Сталинграда, солнце светило по-летнему жарко. Холм, который наполовину оседлала рота, представлял собой голую плешину с низкорослой сухой травой. Единственными укрытиями служили редкие промоины и суслиные бугорки. Промоина осталась в стороне, в нее можно было втиснуться всем телом,

а здесь Борис лежал на открытом месте. Его приятель Иван Межуев распластался рядом, мокрая от пота спина тяжело вздымалась.

Впереди немецкие пулеметчики добивали прорвавшихся бойцов. Пули простегивали людей насквозь, кто-то убегал, потеряв голову от страха, другие лежали затаившись, но возможности выбраться ни у тех, ни у других не было. Бегущих срезали одного за другим. Смертельно раненные люди падали под уклон и роняли винтовки.

Бывший комбат и бывший капитан Степан Матвеевич Елхов, долговязый, костлявый, убегал грамотно, бросаясь то в одну, то в другую сторону, длинные руки с широкими ладонями, словно веслами, загребали воздух. Он угадал приближавшуюся пулеметную очередь, мгновенно бросился лицом вниз. Инерция и уклон швырнули тело, перед носом Ходырева взлетел пыльный сапог с блестящей подковой. Падение получилось неуклюжее, так валятся убитые, пулемет переключился на другую цель. Трое красноармейцев спасались тесной кучкой, очередь догнала двоих, третий в отчаянии поднял руки, но продолжал бег в обратную сторону от врага.

Сергей Маневич, бывший лейтенант, собрал вокруг себя кучку отчаянных бойцов. Они приблизились вплотную к немецким позициям и готовились к последнему прыжку. Не получилось. Бойцы погибли, сраженные очередями в упор, и легли на сухую полынь. Сергей получил ранение в бок, другая пуля расщепила ложе винтовки. Маневич сумел втиснуться в узкую щель, промытую талой водой. Расплачиваясь за испуг, немцы долго стреляли по нему, обрушили края промоины, затем швырнули несколько гранат, которые оставили обожженные проплешины и оглушили смелого лейтенанта. Он затих в своем укрытии, а немцы переключились на другие цели, добивая остатки штрафников.

Командир роты капитан Митрохин, рябой, широколицый, обычно спокойный, сейчас суетился и кричал снизу:

– Куда? Вперед!

Он призывал продолжать атаку, стрелял из автомата поверх голов, но срывающийся голос не мог остановить бегство. Смерть в виде непрерывных пулеметных очередей носилась над склоном, люди ускоряли бег, теряли равновесие, кувыркались. Сгоряча поднимались снова и гибли от прицельных очередей. Когда упали все бегущие, настал черед тех, кто залег. Двое бойцов, лежавших в нескольких шагах от Ходырева, вскочили. Пули догнали обоих. Один упал и больше не шевелился, второй полз, отталкиваясь локтями. Борис поднял голову и перехватил напряженный, полный ужаса взгляд солдата. Из гимнастерки брызнуло красное, человек сунулся лицом в землю, еще несколько пуль ударили в тело, слегка пошевелив его.

Полностью погибла группа кавказцев, пять или шесть человек, осужденные за дезертирство. Держались они тихо, обособленно, выделяясь лишь упорным непониманием русского языка. Они бежали в атаку, все больше отставая. Война казалась им чуждой, родные горы были далеко, они не видели смысла в этом смертельном противостоянии.

Их с трудом поднял один из сержантов, кавказцы заметались, попали под огонь. Двое подняли руки, но в горячке боя все были срезаны пулеметным огнем. Они остались лежать тесной кучкой, темноволосые, смуглые. Брошенное оружие валялось в стороне. Рядом, как и при жизни, находился мертвый русский сержант, который пытался сделать из них бойцов, но не

сумел.

Пулеметчики наверху постреляли еще немного, затем поднялся молодой офицер и оглядел склон. Немец не очень рисковал, наступавшие были смяты и в основном уничтожены. Ходырев имел отличное зрение, сетчатка запечатлела крепко сложенного юношу лет девятнадцати, одетого в легкий серо-голубой китель. Затем вражеский офицер снова опустился в окоп, и над холмом повисла тишина.

Спустя какое-то время к Борису перекатился бывший комбат Елхов. Бегство от смерти далось ему нелегко, длинное лицо подергивалось от нервного тика, гимнастерка под мышкой лопнула, а синие командирские бриджи порвались на коленях. Однако он не забыл о своем оружии, подтянул винтовку за ремень и пристроился рядом с Ходыревым. Теперь их стало трое. Иван Межуев по-прежнему тяжело дышал, прижимаясь щекой к земле, он боялся шевелиться и со страхом ожидал, вот-вот прозвучит бессмысленная команда «вперед», и теперь-то его точно убьют. Этого ждали и остальные бойцы, надеясь лишь на крестьянское благоразумие командира роты.

Другой бы так и сделал, поднял бы всех, допек криками и очередями поверх голов. Штрафников благополучно добили бы, а ротный в сопровождении политрука и старшины мог со спокойной совестью докладывать – рота погибла, искупая вину, присылайте новое пополнение. И ему не станут тыкать в лицо неудачной атакой, он выполнил свой долг. Однако Александр Кузьмич Митрохин, вечный капитан и вечный командир роты, пожалел людей. Правда, наполовину. Не бросил в атаку до полного уничтожения, но и не дал команду на отход, рассудив, что все решится само собой.

На плоской вершине высоты торчала двухметровая каменная баба. Возможно, надгробие похороненного много веков назад знатного воина. Отсюда открывался захватывающий вид. Ергенинская гряда тянулась на много километров. На верхушках топорщился редкий кустарник, а в низинах, куда по весне стекала талая вода, располагались большие и малые рощицы. Кучно росли серебристые тополя. Когда ветер шевелил их листья, они вспыхивали на солнце, словно голубые зеркальца.

Мелкие степные речки к сентябрю полностью пересыхали. Отполированные русла, проложенные водой в красной глине, петляли среди серой полыни. К востоку от подножия гор начиналась огромная равнина, тянувшаяся до самого горизонта. Древняя земля, которую когда-то заселили калмыки.

Уцелевшим бойцам штрафной роты было наплевать на захватывающий вид. Они мечтали дожить до темноты, а дни в сентябре еще долгие. Хотелось пить, пекло солнце, и один за другим умирали раненые. Некоторые просили о помощи, другие молчали. Немецкие пулеметы больше не стреляли. Легко раненные понемногу осмелели, начали движение вниз. Иван Межуев имел двоих детей и, несмотря ни на что, хотел выжить. Осторожно тронул Елхова за локоть и предложил:

– Может, и мы поползем, товарищ капитан? Пока фрицы добрые.

– Не спеши, я этих сволочей знаю.

Бывший комбат, воевавший с осени сорок первого года, оказался прав. Когда на склонах зашевелились, стали отползать раненые, а с ними и остальные бойцы, их обстреляли сразу три пулемета. Скорострельные «МГ-42» работали, как молотилки, рассеивая плотные очереди. Трое-четверо немцев, высунувшись из окопов, вели беглый огонь из автоматов.

Капитан Митрохин отреагировал должным образом. В ответ застучали оба «максима», предназначенные для поддержки атаки. Где они находились раньше – неизвестно, но сейчас щедро выпускали длинные очереди. Вместе с ними начали стрельбу несколько человек, открутившихся от атаки – подносчики боеприпасов, снабженцы, политрук Воронков с помощником.