Штрафники

Деревянко Илья Валерьевич

– Нет, – прошептал я, опускаясь рядом с ним на колени. – Нет! Не может быть!…

– Не-е-е-ет!!! – я отшвырнул в сторону «вал», схватился обеими руками за голову и горько, отчаянно зарыдал, не видя, не замечая ничего вокруг…

Таким меня и обнаружили люди генерала Нелюбина, за две минуты до нашей встречи с боевиками приземлившиеся на «вертушке» в двадцати метрах от кромки леса и услышавшие отдаленный, одиночный выстрел. «Боевая психическая травма», – взглянув на меня, решили они и вкололи мощное успокоительное. Я, если честно,

не видел их приближения и даже не почувствовал укола. Лекарство между тем подействовало быстро. Я прекратил рыдания, обмяк, повалился на траву и отключился на двенадцать часов. Нелюбинцы из подручных средств соорудили две пары носилок и отнесли в вертолет два неподвижных тела. Одно мое – бесчувственное, второе Костино – мертвое. В Н-ске нас выгружали тоже на носилках и отвезли одного в госпиталь, второго – в морг. Пожать обоим руки генералу не довелось…

ЭПИЛОГ

Две недели спустя

Западные СМИ скромненько умолчали об уничтожении четырех лагерей террористов, а заодно – целой стаи представителей британских спецслужб. В том числе нескольких «птиц» о-очень высокого полета! Очевидно, закулисные хозяева «свободной прессы» благоразумно решили – если уж получили по башке своей собственной, старательно изготовленной дубиной, то лучше сделать вид, будто вовсе ничего не произошло.

По российскому телевидению в программе новостей показали останки лагеря Капустина-Мясоруба и торжественно сообщили: «В результате тщательно спланированной и подготовленной спецоперации уничтожено крупное бандформирование общей численностью до пятидесяти (?!) человек. Среди ликвидированных такие одиозные фигуры, как…»

(Далее зачитали целиком составленную мною ведомость на выдачу аванса. Не упомянув, правда, о деньгах и о персоне «казначея». – Д.К.) На этом официальная часть закончилась. А неофициальная… В Конторе нам с Сибирцевым пели дифирамбы, слагали о нас легенды и ставили в пример молодым курсантам школы ФСБ. Обещанные звезды Героев, разумеется, вручили. Мне лично в руки, от имени Президента. (Сменил-таки гнев на милость.) А Костину – заплаканной, убитой горем вдове… После гибели мужа Алла действительно в корне изменилась. Она полностью раскаялась, бросила пить, блудить, хамить, злобствовать. Вновь полюбила сына с дочерью и относится к ним с трепетной, подлинно материнской заботой. Кроме того, Алла ходит в церковь на каждую службу. Подолгу исповедуется, припоминая все совершенные в жизни гадости, и искренне рыдает у иконы Богородицы. Секретарша Рябова, капитан Клавдия Богатырева, взяла над вдовой шефство. (Клава-то, как выяснилось, наполовину молдаванка, и их с Сибирцевой матери какие-то там родственницы.) Алла много раз выражала желание повидаться со мной, узнать о последних минутах жизни любимого супруга, но я упорно уклонялся от встреч с ней и делал вид, будто не замечаю частых намеков Клавы, с которой, как вам известно, нас связывали не только

служебные отношения. Потом я получил от начальства долгожданный отпуск, отключил мобильный телефон, на городской поставил автоответчик и большую часть времени проводил далеко за городом. Но не на многолюдных песчаных пляжах областных водохранилищ, а на берегу тихой, мало кому известной лесной речки в 60 километрах от Н-ска. Возвращался я оттуда ближе к полуночи и, таким образом, полностью самоизолировался от сослуживцев.

Тогда Клавдия решила применить женскую хитрость и через автоответчик назначила мне свидание. Типа – жутко соскучилась. Во всех отношениях!

Я почуял подвох, но все-таки пришел. Сам толком не зная, зачем.

Встреча состоялась на открытой веранде небольшого кафе в северной части города. (Наша красавица проживала в квартале отсюда и, похоже, собиралась пригласить меня к себе. После беседы «о бедной Аллочке»…)

В небе сгущались свинцовые тучи. Издалека доносились отголоски грома. В душном воздухе скапливалось электричество. С юга надвигалась сильная гроза. Сидя за плетеным столиком под брезентовым тентом, я пил охлажденный нарзан, молча покуривал сигарету и к общению не стремился. Последнее время я вообще стал неразговорчив. Клавдия, известная сладкоежка, быстро поглощала порцию шоколадного мороженого и бросала на меня выразительные взгляды, буквально кричащие: «Ты чего молчишь, варвар?! Скажи хотя бы комплимент для приличия!!!» Но все ее потуги оставались безрезультатны.

В конце концов она не выдержала и очертя голову пошла «в лобовую»:

– Дима, почему ты такой жестокий?!

– ??!

– Да-да, жестокий! Алла страшно переживает гибель Кости. Вся слезами изошла, по ночам не спит, волосы на себе рвет!

– Что имеем, не храним, потерявши, плачем, – тихо, печально произнес я.

– Ну да, понимаю, – спохватилась Клава. – Раньше она вела себя отвратительно, но сейчас-то… сейчас-то исправилась! Костя на том Свете ее наверняка простил, и Бог простит, а ты… ты… – вишневые глаза Богатыревой наполнились влагой, голос прервался.

– Я… не жестокий… зла не держу, – слова подбирались трудно, тяжело. К горлу подступал предательский комок. – Но… встречаться с Аллой не буду… Не могу!

– Почему? – всхлипнула Клавдия.

– Ты не поймешь… Извини, мне надо идти. – Положив на столик деньги для официанта, я поднялся со стула, вышел из-под тента, и в следующий момент с неба хлынул проливной дождь. Сверкнули ярко-голубые молнии, прямо над головой оглушительно ударил гром.

– Дима, вернись! – донесся, словно сквозь вату, приглушенный крик Клавы. – Ди-и-и-ма-а-а!!!

Но я, не оборачиваясь и не замедляя шага, продолжал идти сквозь грозу. Ни грома, ни молний я не боялся с детства, а ливень мне не мешал. Совсем напротив! Он охлаждал пылающую голову, немного успокаивал судорожно бьющееся сердце, а его тугие струи смывали с лица слезы…