Штрихи к портрету

Губерман Игорь Миронович

Остролицый досмотрел шкаф и книжные полки, раскрыл дверь в прихожую, поставил табуретку на стул и ловко влез на нее — начал снимать с антресолей запыленные и пожелтевшие пачки писем: от родных за многие годы, от читателей книжек и статей Рубина, их с Ирой переписку, когда приходилось им бывать в разлуке. Остролицый, похоже, собирался все это аккуратно просмотреть. Лучше бы с собой забрал, зловредно подумал Рубин, порылся с месяц в этой бесполезной трухе, мы что-нибудь еще на антресоли могли кинуть из ненужного барахла, растущего с годами. Кстати, вряд ли его буду складывать

туда я, подумал он, меня-то заберут они сегодня. Интересно, на сколько лет. Страха не ощущалось; странное было безразличное оцепенение. Кажется, у Иры тоже. Молодец, что не плачет. А Митька — как он их ненавидит сейчас, все написано на его насупленном мальчишеском лице — этому полезно, мужчиной вырастет, повидав такое в собственном доме.

Краем глаза Рубин видел, как пожилой седовласый перелистнул рукопись о Бруни, положил на стол и чуть помедлил, думая о чем-то. После принялся что-то писать в протоколе обыска. Понятые ушли на кухню, их позвал за собой крепыш. В комнате висело молчание, и никто не шевелился, только седой шелестел листами, разбирая груду на столе. Ира улыбнулась Рубину вымученной улыбкой, Митька оставил стену, подошел к матери и уткнулся ей в бок. Ира стала гладить его по голове и беззвучно заплакала. Рубин напрягся и посмотрел на нее строгим, как ему казалось, унимающим и стыдящим взглядом, и Ира, снова улыбнувшись покорно, поняла и отерла слезы тыльной стороной руки. В комнату энергично вошел крепыш.

— Пожалуйста к столу! — громко сказал он. — Давайте опознавать.

Он поставил на стол четыре баночки из кухонного шкафа — соль, перец и что-то еще.

— Это ваши? — спросил он у Ирины. Она кивнула, ничего не понимая.

— Попрошу вас осмотреть каждую и опознать отдельно, сказав, что в ней находится, — потребовал крепыш. — А вы подойдите ближе, пожалуйста, — обратился он к понятым. Те нерешительно придвинулись и застыли.

Ира взяла в руки баночку и повертела ее, словно играя в непонятную игру.

— Это соль, — сказала она.

— Следующую, пожалуйста, — потребовал крепыш. Седой, оторвавшись от описи, тоже смотрел на них.

— Это, по-моему, перец, — неуверенно сказала Ирина. — Следующую. — Даже не знаю, — Ирина пожала плечами. — Не помню что-то. Сода, может быть. Вон в той, это я помню: хмели-сунели. А в этой, может быть, другая приправа. Знаете, в пакетах такая, для супов? Забыла, как называется.

— Теперь посмотрите вы, пожалуйста, — седой говорил негромко, обращаясь прямо к Рубину. Крепыш замолк, едва услышав его голос.

Какой бы сволочью ни был генерал Селезень, подумал Борис Матвеевич, а поручения, которые он мне дает, всегда исполняются неукоснительно: должны быть отпечатки пальцев на банке, и вот они появятся сейчас.

— Кто у вас занимается хозяйством? — спросил он.

— Я, — ответил Рубин, идя к столу. Он не понимал, что происходит, но готов был всех заслонить собой и все взять на себя, только что подумав как раз, как он неграмотен и беззащитен: даже не знает, одному ли ему придется отвечать за книги или они потянут и жену. Кажется, отвечает мужчина, однако черт их разберет, лучше принимать на себя все подряд.

— Собственно,

обед варю я, если вы это имеете в виду, — растерянно пробормотала Ирина.

— Это соль, — говорил Рубин, перебирая знакомые банки. — Это хмели-сунели. Это перец. Это, очевидно, яженка, если я не путаю название, такая приправа из пакетов — югославская или венгерская. А может, сода? — он показал банку Ирине. Она виновато улыбнулась. Не помню, сказала она, а понюхать можно?

— Можно, — сказал крепыш со значением. — Не узнаете?

— Н-нет, — неуверенно произнесла Ирина.

— Хорошо, разберется лаборатория. Давайте заполнять протокол, — решительно сказал крепыш. — А ты слезай, — приказал он остролицему, — и еще раз осмотри всю кухню. Присаживайтесь, — это он сказал уже понятым. — Вы опись закончили, товарищ? — он почему-то запнулся на обращении. Седой молча взял опись и положил ее перед Рубиным.

— Прочтите и распишитесь, — сказал крепыш. Рубин уткнулся в опись скорее из интереса к тому, как составляются эти бумаги, ибо знал все отобранное, и саднящая боль была только при мысли о рукописи, которую заканчивал. Как можно было держать ее дома? Идиот безмозглый! Поделом.

Каждый пункт содержал точное описание. Цвет папки, название рукописи (или книги), количество страниц, с какой фразы начинается первый лист и какой кончается последний. Рубин быстро просмотрел опись и напрягся, не шевелясь. Рукописи о Бруни не было. Он просмотрел опять. Да, явно вместо нее была желтая такая же папка со старой, давно изданной научно-популярной книгой о кибернетике. Крепыш, помнится, заглянул и бросил ее в кучу ненужного на диване. Теперь она лежала здесь. А та? Рубин исподлобья посмотрел на диван. Краешек папки с рукописью книги о Бруни торчал в оставленных ненужных бумагах. Зачем седой совершил эту подмену? Какая-нибудь провокация? Рубин скорее испугался и насторожился, нежели обрадовался, и поднял глаза на седого. Тот смотрел на него прямо и неулыбчиво.

— Подписывайте, подписывайте, — резко и властно приказал седой.

Рубин подписал, так и не поняв, что произошло, хотя такая радость захлестывала его, что дальнейшее он улавливал слабо, только одного хотел: уйти отсюда поскорее, чтобы Ирина спрятала и увезла книгу подальше. Они хватятся, да будет поздно. Или это предлог для второго обыска? Какая с их стороны глупость…

За это время крепыш красивым почерком первого ученика составил зачем-то опись баночек с приправами.

— А почему вы суповую приправу назвали наркотиком? — спросил Рубин, прочитав.

— Потому что это наркотик. Вы этого, конечно, не знаете? — с подчеркнутой насмешкой спросил крепыш. С кухни вернулся долговязый остролицый, отрицательно мотнув головой на немой вопрос крепыша.

— Ладно, разберутся, я надеюсь, — покладисто ответил Рубин, торопясь закончить процедуру.

— Странно, — вдруг сказала Ирина, не сводя глаз с баночки. — Никогда я никуда не пересыпала суповую приправу, всегда держала ее в пакетах, как покупала. Да еще в холодильнике. Это не наша банка! — вдруг крикнула она. — Не наша, не наша! — и заплакала. Рубин оторопело смотрел на нее.