Штуцер и тесак
Шрифт:
– Еще хочу сказать о Платоне Сергеевиче, – встрял Спешнев, сообразив, что разговор сворачивает в опасную сторону. – Человек он многих талантов. Стихи сочиняет, егеря его песни распевают. Да и сам голосистый.
– Я слышала, – подключилась графинюшка. – Голос у Платона Сергеевича красивый.
– Спойте нашим очаровательным хозяйкам, Платон Сергеевич! – предложил Спешнев. – Аграфена Юрьевна вас слышала, а вот Наталья Гавриловна – нет.
– Аккомпанемента нету, – развел я руками. Нужно поломаться. А то сразу им…
– Гитара сгодится? – спросила графинюшка. – У меня есть.
– Прикажите принести, – кивнул я.
Спустя минуту у меня в руках оказалась гитара, к слову, нормальная, шестиструнная. Семь струн на гитаре появятся много
– Песня французских вольтижеров [45] , - объявил я слушателям. – Перевод на русский язык мой.
Вру и не краснею. Кажется, уже в привычку вошло.
– Отшумели песни нашего полка, Отзвенели звонкие копыта, Пулею пробито днище котелка, Маркитантка юная убита…В свое время из-за этой песни возник спор об авторстве. Стихи сочинил Булат Окуджава, а мелодию, вроде как, Берковский – даже не знаю – был такой популярный бард в СССР. Пели ее оба, и назвалась она «Старинной песней русских солдат 12-го егерского полка». Но объявить так я не решился: не соответствует исторической правде – это раз. Во-вторых, песня антивоенная и не соответствует настроениям в обществе. В России – взрыв патриотизма, эмоции зашкаливают. Выпихнутый наконец из армии Александр I отправился в Москву, где его ждал восторженный прием жителей. Пожертвования на борьбу с захватчиками польются полноводной рекой. В считанные месяцы соберут свыше 100 миллионов рублей – больше годового бюджета страны. Отчего же тогда я выбрал эту песню? Красивая…
45
Вольтижеры – легкая пехота во французской армии, те же егеря.
– Грустная песня, – заключил Спешнев после того как я смолк. – Не похоже, что вольтижеры рады службе Бонапарту.
– А с чего им радоваться? – пожал я плечами. – Отправили в чужую страну, где они гибнут тысячами. И ради чего? Чтобы на испанском троне сидел брат Наполеона?
– Бог с ними, вольтижерами! – махнула рукой графиня. – Ты про русских спой!
Вам надобно песен? Их есть у меня!
Кавалергарда век недолог, И потому так сладок он. Труба трубит, откинут полог, И где-то слышен сабель звон. Еще рокочет голос трубный, Но командир уже в седле – Не обещайте деве юной Любови вечной на земле. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле… [46]Внезапно графинюшка всхлипнула, вскочила и выбежала из столовой. Я растерянно умолк. Да что это за день такой? И то не так, и это не эдак.
46
Стихи Булата Окуджавы.
– Яков! – позвала графиня. – Сходи к Аграфене и скажи, чтобы вернулась. Негоже так убегать от
Лакей поклонился и вышел.
– Извините мою дочь, господа! – повернулась к нам графиня. – Не хотелось об этом говорить, но раз вышло, – она вздохнула. – Этой зимой были мы с Грушей в Петербурге. Следовало земельные дела в Сенате уладить, да и дочь в свет вывести. Заневестилась Аграфена. И вот там, на балу, познакомили нас с князем… – она сморщилась. – Не хочу называть его поганую фамилию. Кавалергард, высокий, стройный, смазливый. К Грушеньке мигом прилип. Стал бывать у нас, расточать дочке комплименты, а потом и вовсе объяснился в любви. Груша и растаяла. В конце концов князь попросил ее руки. Я навела справки: не богат, но роду хорошего. Хотя сердце вещало – не нравился он мне, но согласилась – уж больно дочь просила. Стали готовить свадьбу, но вдруг этот подлец присылает письмо: простите, но обстоятельства не позволяют жениться. Что, как, почему? Груша – в слезы, чуть руки на себя не наложила. Стала узнавать и выяснила, что негодяй просто нашел невесту богаче. Он за несколькими сразу ухаживал, и всем любовь вечную обещал. Но за той пять тысяч душ в приданое обещали, куда нам с Грушенькой до таких богатств! Подобную подлость дуэлью наказывают, да кто ж вступится? Не осталось в роду Хрениных мужчин – подлец все рассчитал. Но я все же графиня, да и мужа моего в Петербурге помнят, потому отправилась к полковому командиру негодяя все и ему рассказала. Он повелел вызвать подлеца. Тот явился и огласил, что отказался, де, от брака с Грушей, потому как узнал о ней нехорошее. Дескать, распутная и давно не девица. Тут я не выдержала. Подскочила к нему и – раз! – графиня изобразила удар по лицу. – С другой руки – два! Что ж, ты, сволочь, честную девицу позоришь? Нашел побогаче, так и скажи! Зачем худую славу распускать?
– И что? – не удержался Спешнев.
– Полковой командир велел князю подать в отставку, дабы не позорил кавалергардов. Да и кто б из офицеров ему руку подал, после того как женщина по щекам отхлестала? Только с подлеца как с гуся вода. Сыграл свадьбу и уехал в имение жены. С пятью тысячами душ отчего не жить?
Графиня умолкла, тяжело дыша. М-да, история… Но кто ж знал?
– Знаете, ваше сиятельство, – не сдержался я. – Хоть это все печально, но не бывает худа без добра. Даже хорошо, что так вышло.
– Это почему? – уставилась на меня графиня.
– Князь – подлец и негодяй, ведь так?
Она кивнула.
– Куда хуже было, если бы Аграфена Юрьевна узнала о том после замужества. Промотал бы негодяй ее состояние, а то и худшую подлость учинил.
– Хм! – графиня посмотрела на меня с любопытством. – Я о таком не думала.
– Об Аграфене Юрьевне не беспокойтесь, она свое счастье найдет. Юна, красива, хорошо воспитана.
– А ты почем ведаешь? – сощурилась графиня. – Что воспитана? Ты же ее не знаешь совсем.
– Чтоб у такой матери да плохая дочь?
– Льстец! – она погрозила мне пальцем. – Хотя прав: Груша у меня – ангел. Умна, послушна, образована. Да вот только подлец сумел славу худую о ней пустить, – она вновь вздохнула. – Зол был, что карьеру ему сломали. Многие наветам поверили.
– Только дураки верят сплетням. Зачем вам зять дурак?
– Сладко поешь! – покачала она головой. – Вот ты, скажем. Представь, что не мещанин, а природный князь, и не нищий, как сейчас, а с состоянием. Стал бы связываться с девицей, о которой ходят дурные слухи? А?
– Почему бы и нет? Я верю своим глазам, а они говорят, что сплетни – ложь. Семен Павлович со мной согласится.
Спешнев кивнул, подтверждая. Молодец!
– Больше скажу: к таким барышням, как Аграфена Юрьевна, грязь не пристает. Это о них поэт сказал: «Чистейшей прелести чистейший образец».
В стороне раздалось легкое восклицание. Я повернул голову. У двери, сжимая в руках платочек, стояла графинюшка. Не слышал, как вошла.
– Воротилась? – улыбнулась графиня. – Садись, Груша, послушай, как тебя наш гость тебя хвалит. Глядишь, свататься начнет.