Штуцер и тесак
Шрифт:
– Не думаю, – возразил Руцкий. – Дивизия у вас отменная, люди дрались, как львы. Но потерь вышло б больше. Рады были помочь.
– Я просил командующего армией наградить вас, – сообщил Неверовский.
– Не будет наград, – вздохнул Спешнев. – Князь нас только отругал.
– За что? – изумился Неверовский.
– За то, что покинули Смоленск без его приказа. Хорошо еще наказывать не стал.
– Как же так? – растерялся Неверовский. – Не наградить за столь славный подвиг? Я непременно поговорю с Багратионом еще раз.
– Не стоит, – сказал лекарь. – Награда – не главное. Сочтемся славой, ведь мы свои же люди, – внезапно продекламировал он, приняв забавную позу. –
Офицеры засмеялись, Неверовский, помедлив, присоединился.
– Присаживайтесь к столу, ваше превосходительство! – предложил командир батальона. – Угощение у нас простое, но чем богаты… – он развел руками.
– Благодарю, подполковник, – кивнул Неверовский. – Есть и пить не стану – сыт. А вот песни послушал бы. Если Платон Сергеевич не откажет, – он посмотрел на лекаря.
102
Переделанная цитата из Маяковского.
– Для вас, ваше превосходительство, хоть всю ночь! – заверил тот и вернулся к лавке у стены. Там, взяв гитару, сел и пробежался пальцами по струнам. Офицеры, дождавшись, когда сядет генерал, разместились по лавкам.
Четвертые сутки пылают зарницы, горит под ногами родная земля,– начал лекарь звучным голосом.
Не падайте духом, поручик Голицын, корнет Оболенский, налейте вина…Офицеры за столом заулыбались, устремив взгляды на поручика, сидевшего напротив певца. Тот заерзал на лавке и покраснел.
– Его фамилия Голицын, – шепнул на ухо командующему адъютант.
– Мелькают Москвою знакомые лица, цыганки заходят в пустые дома, – продолжил певец. – Подайте бокалы, поручик Голицын, корнет Оболенский, налейте вина…
Неверовский ощутил сладкое томление в груди. Песня была необычной, даже диковинной, но слушать ее было приятно. По лицам офицеров было видно, что и им – тоже.
Гусары Мюрата проносятся яро,– продолжил певец.
С чего загрустили, мой юный корнет? Ты помнишь, как били в степях янычаров? Теперь же французы… Нам разницы нет!«Это он про нас, – понял Неверовский. – И про Москву правильно – там дивизия формировалась. Когда только успел сочинить?» Лекарь сильнее ударил по струнам.
На поле единой мы встанем колонной. На бой вдохновляет Россия-страна. Раздайте патроны, поручик Голицын, корнет Оболенский, надеть ордена…Окончание песни офицеры встретили аплодисментами, Неверовский присоединился. Руцкий встал и поклонился.
– Добрая песня, – сказал генерал, когда хлопки стихли. – Хотя видно, что статский сочинил. Поручики не раздают патронов, для этого унтера есть, а у корнета не может быть много орденов – после первого же получил бы повышение в чине. Но все равно слушать приятно. Так, господа?
Офицеры дружными возгласами подтвердили слова генерала.
– Кстати, –
– Поручик Голицын в сражении в Красном заменил погибшего командира роты, и командовал ей умело и отважно, – поспешил командир батальона. – Отбил натиск французов и исправно вывел из города остатки роты. Достоин награды.
– Подайте рапорт по команде, – кивнул Неверовский. – И других отличившихся не забудьте. А вас, поручик, – улыбнулся он Голицыну, – уже можно поздравить. С такой-то славой! Не сомневаюсь, что эту песню переймут и будут распевать повсеместно. А Платон Сергеевич, возможно, и другую сочинит. Так? – он посмотрел на лекаря.
– Запросто! – кивнул тот и стал задумчиво перебирать струны. В доме установилась тишина. Все смотрели на лекаря, понимая, что видят незнакомое для себя действо – рождение песни.
Светилась, падая, ракета,– тихо начал Руцкий,
как догоревшая звезда. Кто хоть однажды видел это, тот не забудет никогда. Он не забудет, не забудет, атаки яростные те. Под Красным в поле за Смоленском, и на Смоленском большаке [103] …103
Песня «На безымянной высоте». Стихи Михаила Матусовского. Слова изменены автором.
Как-то так, – сказал, прервавшись. – Далее пока не сочинилось, но я этим займусь.
– Постарайтесь! – попросил Неверовский. – Нельзя, чтобы забыли о подвиге солдат и офицеров, тех жертв, что они принесли на алтарь Отечества.
– Сколько их еще будет! – вздохнул Руцкий. – Неприятель силен. Под началом Бонапарта лучшая армия Европы. Побить-то мы их побьем, но кровью умоемся. Принесло же этих шаромыжников!
– Как вы сказали? – удивился генерал. – Шаромыжников?
– Ну, так шер ами, шер ами, – передразнил лекарь французский говор.
Офицеры засмеялись.
– Забавное слово, – улыбнулся Неверовский. – Кстати, Платон Сергеевич. Показывал вашу пулю в штабе армии. Не заинтересовались. Сомневаются, что от нее выйдет толк.
– Но вы-то видели результат?
– Да, – кивнул Неверовский. – И уже приказал отлить такие для своей дивизии – пока для егерей.
– А другим и не нужно.
– Почему? – удивился генерал.
– Линейную пехоту учат стрелять на дальность до ста шагов. На такой дистанции и круглая пуля смертельна. К тому же солдаты палят по колоннам противника, не слишком целясь. А вот егерей обучают стрелять метко и издалека. Им и нужны пули, которые поражают за триста шагов.
– Неверно рассуждаете, Платон Сергеевич! – покачал головой Неверовский. – Если вся армия станет поражать колонны врага с дальней дистанции…
– Для этого следует ее переучить, – не согласился Руцкий. – Пуля с выемкой на донце по-другому летит. У нее более настильная траектория.
– Что? – удивился генерал. Выслушав объяснение, покачал головой. – Не ожидал таких познаний от лекаря.
– Было время изучить, – сказал Руцкий. – Новую пулю мы на деле опробовали. С ней целиться нужно по-другому, иначе на большой дистанции промахнешься.