Штурм Дюльбера

Булычев Кир

На полочке стояло множество пузырьков с духами, эссенциями, мазями – Коля не разбирался в них, но взял один небольшой флакон, чтобы сделать приятное Раисе. Он еле успел положить флакон в карман, как вернулась императрица.

– Я надеюсь, – сказала она, – что адмирал прочтет его сегодня.

– Через три часа, – сказал Коля.

– Даже если вам придется разбудить его.

– Хорошо, Ваше Величество, – сказал Коля.

Мария Федоровна привлекла Колю к себе, он послушно наклонился, и императрица поцеловала его в лоб, затем оттолкнула сухой теплой рукой и перекрестила.

– Не сердитесь

на старуху, – сказала она. – Вы хороший мальчик.

Колю проводила горничная Наташа. Коля обнял ее в коридоре и поцеловал. Наташа засмеялась, переведя дух:

– Потерял княжну, взялся за меня?

– Дура, – сказал Коля, – у тебя грудь красивее.

Коля уселся в машину, снял фуражку, надел папаху. Ефимыч поднял брезентовый верх – но все равно дуло так, что Коля перелез на переднее сиденье. Конверт был без надписи. И заклеен. Хороший мальчик – поцелуй в лобик, – а ведь не доверяет!

– В Севастополь? – спросил Ефимыч.

– Через Ялту, – сказал Коля. – Я хочу на минутку заехать в Ялтинский Совет.

– Поздно уже, десятый час, – сказал Ефимыч. – Нету там никого.

– Посмотрим, – сказал Коля. – Посмотрим – и дальше.

– Бензина мало, – сказал Ефимыч. – И опасно.

– Ты с солдатами разговаривал? – спросил Коля.

– Они поручиком недовольны.

– Это я знаю! – сказал Коля. – А насчет завтрашнего дня ничего не говорили?

– Нет. А что? Завтра они сменяются.

– Хорошо, хорошо. Ты поскорей поезжай.

– Поскорее нельзя – фары слабые, дороги темные. За войну знаете какие ямы на шоссе стали? У нас в штабе на той неделе Сидоров, вечная ему память, в такую яму угодил – мотор под откос.

– Это когда интендант погиб?

– Два интенданта.

Коля велел остановить мотор в двух кварталах от Ялтинского Совета, который занял – цепь совпадений – дом городского суда. Потом пошел к зданию. Некоторые окна были освещены, люди толпились у входа, переминались с ноги на ногу на холоду. Коля надвинул пониже папаху и решительно направился к входу.

Он знал уже – революционный опыт накапливается быстро, – что в места, куда тебе входить не положено, надо входить так, словно положено. Никаких сомнений.

– Вы куда, гражданин? – спросил его голос.

Коля не оборачивался и не видел хозяина голоса.

– Мне Мученика нужно, – сказал Коля. – Товарища Мученика.

– Какого там еще Мученика? – рявкнул голос.

– Елисея Борисовича, – откликнулся другой голос, изнутри здания. – Только он уехал в Севастополь. Час как уехал.

Коля не осмеливался обернуться, потому что в Ялте он мог быть известен – с гимназических времен. Он топтался в дверях, мешал проходить.

– А завтра он будет? – спросил Коля, незаметно перемещаясь в темноту.

– Эй, Хачик, завтра он будет?

– Завтра он должен быть. Как же завтра без него? – Снова смех. Потом какой-то строгий голос – совсем уж издали – оборвал неуместный в революционном учреждении смех:

– Ну, раскудахтались, воины! На весь свет кричать будете? Кто там Мученика спрашивает?

– Я завтра приду, – сказал Коля и быстро пошел прочь в надежде, что за ним не побегут.

В самом деле не побежали.

Он быстро шел к автомобилю по берегу речки, и веселый гул скоро перекрыл голоса, доносящиеся от Совета.

– Поехали

в Севастополь. По крайней мере я узнал, что они на завтра что-то планируют.

На этот раз новая случайность задержала Беккера. Машина не пожелала заводиться. Ефимыч руки себе оторвал, крутя ручку стартера, потом Коля сменил его – в переулке, где они остановились, было совсем темно. Ефимыч достал фонарик и открыл капот. Он ушел с головой внутрь, и из мотора доносились лишь его приглушенные ругательства. Потом он вынырнул из мотора и сказал:

– Полчаса придется погодить, никак не меньше.

– А нельзя короче?

– Откуда я знаю, господин Берестов? – обиделся Ефимыч. – Ну откуда я знаю? Буду стараться.

Было жутко холодно. Шинель продувало насквозь.

– Я тогда вниз спущусь, – сказал Коля, – в кафе посижу.

– В каком кафе?

– Во «Франции» – это ближе всего.

* * *

Когда Лидочка вернулась из ежедневной прогулки к платану и поужинала в небольшом кафе возле гостиницы, где ее уже знали, и жена хозяина сама делала ей яичницу с ветчиной, она раскрыла «Свободную Тавриду» в надежде увидеть если не упоминание об Андрюше, то хотя бы какую-нибудь ниточку к розыску его. Скоро месяц, как Лидочка ждет его, не смея отойти от платана, у которого она изучила каждую морщину коры.

Лидочка разулась, надела шлепанцы – незаметно для себя она обросла каким-то добром: и книжками, и бельем, и новой юбкой, и теплыми ботиками, – если теперь придется уезжать, без чемодана не обойтись. Как раз вчера Лидочка побывала в магазине Тарасова и купила там вполне приличный, из натуральной кожи, варшавский чемодан, небольшой и даже элегантный. А сегодня собралась приобрести под цвет чемодана ридикюль, который присмотрела в лавке на набережной.

Усевшись в кресло, Лидочка начала проглядывать газету, внимательно, не пропуская ни строчки, – все равно некуда спешить. Теперь до десяти она никуда не двинется, а в десять они будут с портье Георгием Львовичем пить кофе – он его сам заваривает в швейцарской.

Газетные новости были обычными – к ним Лидочка уже привыкла: споры в Петроградском Совете, перемещения во Временном правительстве, Керенский – новый военный министр… Никаких сведений о бесследно пропавшем вожде эсдеков (большевиков) Ульянове-Ленине. Гучков подозревает международный социалистический заговор. Возможно, В. Ульянов-Ленин уже в Петрограде…

Митинг в Симферополе. Рабочие железнодорожных мастерских требуют ввести восьмичасовой рабочий день. Видный эмиссар Елисей Мученик выступил на митинге в поддержку требований рабочих. Эту фамилию Лидочка запомнила. Мученик успевал быть в трех местах одновременно. Состоялось заседание Ялтинского Совета – приняты важные решения. Из выступления вездесущего Мученика (когда он успел приехать из Симферополя в Ялту?): «В те дни, когда нация должна объединиться в единый тяжелый революционный кулак, чтобы раздавить гидру контрреволюции, атмосфера благодушия опасным болотом растекается по Южному берегу Крыма. Романовы пользуются плодами труда своих рабов, отдыхая в имениях, построенных кровью и потом крепостных…» Наверное, он худой, чахоточный, изможденный и озлобленный ссылками и каторгой. Он мстит Романовым за своих товарищей.