Штурман дальнего плавания
Шрифт:
Несмотря на толщину стен, замок насквозь продувался ветром. Многовековая сырость не успевала высохнуть за короткое лето. Она ползла по стенам и потолкам, образовывая жирные слезящиеся подтеки, распространяя затхлый запах гниющего дерева, клея, мокрого мела.
К голоду примкнул верный помощник — холод.
Моряки часами просиживали у потухшей печки, ловя быстро исчезающее тепло. Порцию угля уменьшали с каждым днем. Колер говорил, что дорогу к замку размыло и доставить уголь невозможно. Надо экономить, а то можно
Моряки мерзли. Не хотелось двигаться. Мысли текли вяло. Многие сидели с тяжелыми отекшими ногами, с уродливыми, распухшими, похожими на рождественские маски лицами. Мозг работал в одном направлении: как достать хлеба, маленький кусочек хлеба или глотнуть немного табачного дыма? Моряки нетерпеливо поглядывали на часы, ожидая приема пищи. Временно, пусть всего на несколько минут, можно будет забыть сосущее чувство голода, разрезать паек хлеба на двадцать тончайших лепестков и смаковать его, запивая горячим «шалфеем». Надо продлить это наслаждение как можно дольше: ведь после такого «обеда» или «ужина» муки голода станут еще сильнее.
Лист облетел. Только могучее дерево, стоявшее в углу двора, так и не сбросило красных, крепко приросших к ветвям листьев, и никакой ветер и дождь не мог сбить их. «Доброе дерево» называли его моряки: под ним всегда находили съедобные трехгранные орехи, можно было пожевать горьковатые листья, можно было посушить их на печке и покурить этот самодельный «табак». Правда, многим после первых затяжек становилось дурно…
Игорь стоял у окна и смотрел на залитый дождем двор комендатуры. Из водосточных труб лились потоки воды и ручьями сбегали к стене замка, образуя большое озеро.
Потоптавшись у дверей барака, солдат поднял капюшон плаща и побежал к воротам. Рыжая Элен, дочь Колера, появилась в чердачном окошке с выстиранным бельем и начала развешивать его.
Надоевшая картина, которую Микешин видел изо дня в день. Он неподвижно уставился в одну точку, почти не замечая того, что делалось во дворе, думал о столкновении, происшедшем сегодня во время раздачи брюквенного супа. Как обычно, баланду раздавал Юрий Линьков. Он отворачивался от котла, боясь быть пристрастным, и не глядя опускал в него большую чумичку, стараясь разливать всем поровну. За ним ревниво следило множество глаз. Вдруг раздался истерический выкрик Орехова, механика с «Днепра»:
— Одну густоту налил, сволочь! Смотрите!
Орехов подскочил к получавшему баланду штурману Мальцеву и рванул у него миску. Мальцев потянул ее к себе. Орехов дернул, миска выскользнула из рук Мальцева, упала, и жиденький суп с мелко накрошенной брюквой оказался на полу.
Мальцев, грубо выругавшись, наклонив голову, бросился на Орехова, сбил его с ног, и оба покатились по полу, давя спинами брюкву. Это была тяжелая, отвратительная картина. Два слабых, обессиленных голодом человека, забыв все, пытались задушить друг друга.
Дерущихся
Орехов сидел на стуле и бессмысленно смотрел на котел. Побледневший Линьков, пользуясь правом старшего, твердо проговорил, обращаясь к Орехову:
— Придется тебе, Сергей Васильевич, остаться без супа. Позор!
Механик вскочил:
— Ты своим больше наливаешь! Я все знаю. Дружки-приятели, а другому одну воду. Да? — Он злобно посмотрел на старшего.
Линьков закусил губу.
— Для меня все дружки-приятели, но если так… на ложку! Ты теперь будешь разливать… Бери! — закричал Линьков, видя, что Орехов не двигается с места. — Бери же!
Он сунул Орехову чумичку в руки и отошел от котла.
— Ну и буду. Подумаешь! Во всяком случае, почестнее тебя… Подходите!
Орехов опустил чумичку в котел, помешал и выжидающе посмотрел на моряков, но никто не протянул ему миску.
— Отдай ложку Линькову, Сергей. Не позорь себя и нас. Хорошо, что никто из команды не видел этого; у них таких случаев еще не бывало. Отойди от котла. Давай, Юрий.
Это негромко сказал Чумаков, и Орехов, что-то пробурчав, снова сел за стол, обхватив руками голову. Линьков наполнил все миски, а остаток супа, который обычно раздавал как добавку, налил в миску Орехова, одиноко стоявшую на столе. Ели молча. Всем было не по себе. Орехов не дотрагивался до супа, но потом голод пересилил все другие чувства, и он хмуро спросил, берясь за ложку:
— Так что? Есть можно? — и, не дожидаясь ответа, жадно принялся хлебать баланду.
— Ешь, — разрешил Линьков и добавил, чувствуя поддержку и одобрение товарищей: — Но смотри… Следующий раз тебе это так не пройдет. Понял?
Орехов исподлобья взглянул на старшего и ничего не сказал…
Было ясно, что в лагере начался процесс превращения людей в безвольную массу. Это входило в планы тюремного начальства: это был этап, приближавший интернированных к «приличной» смерти.
Что-то нужно предпринять, как-то сопротивляться…
Игорь думал о тайном ночном собрании, на котором коммунисты решили организовать нелегальное бюро и попытаться помочь людям. Как? Этого еще пока никто не знал. Нужно было сначала создать крепкое, надежное и хорошо законспирированное ядро.
Моряки долго не могли расстаться с надеждой на обмен. Трудно было отказаться от мечты о возвращении на родину, но теперь эта мечта окончательно исчезла. Прошло слишком много времени. Люди теряли веру в жизнь. Надо было их поддержать…
Между тем во дворе комендатуры происходило что-то необычное. Через открытые ворота в замок входила группа людей. Они были оборванные и мокрые, с изможденными бледными лицами. Некоторые держали в руках чемоданы, у других за плечами висели рогожные мешки на веревочных лямках.