Штурманок прокладывает курс (илл. Ф. Махонина)
Шрифт:
Получалось, что гитлеровцы уже где-то за Уралом. Голованов пришел в ярость:
— Арифметика!
Это слово, как плевок сквозь зубы, разом перечеркнуло все подсчеты сержанта. Губы у Голованова побледнели, а глаза сузились. Я знал этот признак ярости и, сам того не замечая, по-шелагуровски успокаивал его:
— Спокойно, Вася, спокойно! Крепить по-штормовому!
Военнопленный, которого все звали Матвеичем, степенный украинец примирительно сказал нам:
— Та не слухайте його, хлопці. Хай йому біс з тою арихметикою! Кажуть, наші турнули німця під Київом…
Он всегда рассказывал что-нибудь обнадеживающее.
Несмотря на тяжелую работу и скверное питание, к концу месяца я заметно окреп. Осень уже давала о себе знать. Днем было жарко, а ночью мы плотно прижимались друг к другу в своих телячьих загончиках без крыш. Осень заставляла спешить. Особенно настаивал на этом Вася Голованов.
Бежать из лагеря «Беньяка» было, в общем, несложно. Румыны несли караул не слишком добросовестно, а немцев я не видел совсем. Непосредственным нашим начальником был лагерный капо. Он ведал распределением работы на день, следил за раздачей пищи и персонально отвечал за каждого из нас. Этот рыжий уголовник из Молдавии, здоровенный, как буйвол, ходил в немецком мундире без погон и русских галифе с кантами. Питался капо из котла охраны, спал в отдельном шалашике. Символом его власти была нагайка — ножка от стула черного дерева с блестящим набалдашником на конце. К другому концу был прикреплен сплетенный втрое свинцовый телефонный провод.
Раньше всего надо было избавиться от капо. Бежать решили днем, во время работы в лесу. Обезоруживаем конвоиров и разбегаемся парами в разные стороны. Встреча ночью на хуторе.
Этому плану не суждено было осуществиться. За день до намеченного срока заготовка леса прекратилась. Половину пленных отправили в другой лагерь. Среди них был и лейтенант Закутников. А потом и мне пришлось расстаться с лагерем «Беньяка».
Комендант лагеря, румынский майор, приехал на красной двуколке. Лошадью правил плотный мужчина в шляпе и высоких сапогах — управляющий боярского поместья «Дорида».
Домнул [23] управляющий тыкал пальцем то в одного, то в другого пленного. Майор с готовностью кивал головой. Капрал слюнявил карандаш и записывал фамилии. Набралось десятка два человек. В их число попал и я. Управляющий уехал, звеня бубенчиками, а мы разбрелись по своим недостроенным баракам.
Я подумал, что убежать из поместья легче. Но Голованова не брали. Вероятно, из-за больной ноги. Матвеич немного понимал по-румынски. Он слышал, как комендант сказал, что через час за нами пришлют грузовик. Раздумывать было некогда. Пришлось идти к лагерному капо.
23
Домнул (рум.) — господин.
Он отдыхал у себя в шалаше. Рыжая шерсть ритмично поднималась на его груди. Нетрудно было заметить, что капо не в духе. Причиной тому были две банки сгущенного молока, которые капо стащил из кухни коменданта и выменял на кукурузную водку. «Торговую операцию» раскрыли, и капо угрожало смещение
— Господин начальник, сделайте милость! Пусть мой друг Голованов поедет тоже на работу в поместье.
Капо молчал. Я вытащил из кармана шелагуровский хронометр на блестящем браслете. Капо лениво взял его, поднес на ладони к толстому уху без мочки. Четкий ход теперь доносился до меня, как последний привет мирной, свободной жизни.
— Хотите вместе смыться? — спросил капо, пряча часы. — Ну, чего стоишь? Линкс-рум, марш! — скомандовал он, гордясь немецкими словами, которые ему удалось запомнить.
Я не уходил. Капо схватил нагайку за середину точеной ножки. Я инстинктивно отшатнулся, а капо захохотал. Нагайка поднялась, но, вместо того чтобы ударить, рыжий почесал медным набалдашником у себя за пазухой и вышел из шалаша.
В поместье «Дорида», близ приморского городка Мангалия, Голованов поехал с нами. Штурманский хронометр сделал свое дело. Он тоже попал в «Дориду» вместе с новым хозяином, которого за превращение молока в раку выпороли его же плетью и отправили в поместье старшим нашей команды. Охрана состояла из шести солдат с капралом. Мы копали сахарную свеклу, убирали кукурузу, молотили ячмень, а капо молотил нас.
Здесь я снова увидел Черное море. Оно было необычно спокойным для конца октября. За колючей проволокой, внизу, под откосом, стояли у пристани рыбачьи лодки. Тут начиналась незримая трасса, ведущая в Севастополь. Подойдя вплотную к проволоке, я долго смотрел вниз. Матвеич понял меня.
— Нічого з цього, хлопче, не буде, — сказал он, — як не підірвешся на міні, то дожене тебе куля. Ось, диви! [24]
Катеришко с двумя пулеметами патрулировал вдоль берега, а в прибрежных кустах солдаты устанавливали прожектор.
24
Ничего из этого, парень, не выйдет. Если не подорвешься на мине, то догонит тебя пуля. Вот, смотри! (укр.).
На следующий день заштормило, прошел холодный дождь. Мокрые, усталые, подняв воротники арестантских курток с клеймом «OST» на спине и на груди, мы возвращались с работы. Мучил голод. Кроме похлебки из гнилого картофеля, не давали ничего.
Дорога со свекловичной плантации вела мимо рыбачьего поселка. Я остановился у глинобитного домика с чисто выбеленными стенами. Он напомнил знакомые с детства украинские хаты. На заборе сушились сети. Под навесом сидели куры. Щенок, удобно устроив на вытянутых лапах рябую мордочку, лежал в своей будке и сердито поглядывал оттуда, как большой пес.
Мои товарищи прошли вперед с конвоиром. Он решил, что я хочу попросить милостыни. Это не возбранялось. Да и вообще по территории поместья мы передвигались довольно свободно, иногда даже без охраны.
Из домика вышел седоусый старик босиком, в исподней рубахе. Он высыпал в корыто размоченные корки. Куры кинулись к корыту, а я с завистью наблюдал за их пиршеством. Седоусый ушел в дом и вернулся с краюхой, намазанной, чем-то желтовато-белым, удивительно привлекательным. Я понял, что это мне.