Штурмовик
Шрифт:
А вот если классность повысил, платили надбавку — оклад по должности. Лейтенант 120, старший лейтенант 130, за второй класс платили еще 10 % надбавки. За первый класс — 20 %. Плюс выслуга лет. В общем, неплохо мы получали, денег на все хватало, плюс социальное обеспечение было на хорошем уровне — медицина, квартира, разнообразные льготы. И вот, в одночасье, это все рухнуло, и государевы люди стали вдруг нищими. Цены выросли в несколько раз, а зарплаты остались прежними.
Впрочем, у меня особых запросов не было, а график был простой — с утра отучился в академии, потом обед, потом самоподготовка. А потом я шел вагоны разгружать — рядом овощная база была, платили там нормально. Жене и ребенку деньги отсылал, еще родители им помогали, а главное, все же мы думали, что это временные трудности, что жизнь наладится, что государство в стране есть, и оно помнит о своих военных.
Но
Интересно, что один человек из нашей академии все-таки смог разбогатеть на этой пирамиде, но счастья ему это не принесло. Парнишка этот учился на истребительном отделении, а фамилия у него была Бофт. Как он смог разбогатеть, я толком не понял, но было известно, что пирамида приносит ему огромные деньги. Он перестал ходить на занятия, купил себе иномарку и стал таким важным господином, что мы только руками разводили. Разумеется, на Бофта стали заглядываться девушки, и он выбрал себе в любовницы дочку начальника академии, генерал-полковника Королькова. Увы, счастье молодых длилось недолго — однажды пришли мы на лекцию и узнали о грандиозном ЧП. Бофта и дочку генерала нашли задохнувшимися в гараже, причем в той самой крутой иномарке. За полгода до выпуска такая грустная история потрясла академию, но больше всего эта история потрясла жену Бофта — она ведь не знала ничего ни про финансовые успехи мужа, ни, тем более, про любовницу.
Впрочем, важнее всех этих нелепых историй для нас были итоги распределения академии — в армии начались чудовищные по масштабам чистки, и было совершенно неясно, где будут служить все эти вертолетчики, штурмовики, истребители с десяти отделений нашего курса. Причем все это были люди с боевым опытом, получившие теперь, за годы учебы, и отличную теоретическую подготовку. С точки зрения любой армии мира, это был самый ценный человеческий капитал.
И вдруг выясняется, что этот капитал государству не нужен. То есть распределить могли в любую из бывших советских республик, уже отделившихся от нашей страны, но еще сохранивших на своей территории наши боевые части. И это было очень тревожное ожидание — какой смысл распределяться в такую часть, перевозить туда семью, если через несколько месяцев придется бежать оттуда сломя голову, как убегали из Германии?
Хотя, кстати, в Германию тоже одно место на весь выпуск было, и я знал, что на него претендует отличник боевой подготовки и летчик с большим боевым опытом, Игорь Смирнов. Я, конечно, не хотел занимать его место, хотя у меня как у участника боевых действий тоже была возможность выбора. Но боевым товарищам перебегать дорогу я не собирался.
И вдруг в марте, перед самым выпуском, мне по секрету в академии говорят, что 26-я армия остается в Минске навсегда. Дескать, на самом верху об этом договорились, так что все «железно», будешь служить, как в России, только под Минском, в Кобрино. Вообще, весь мой выбор вариантов руководство академии мне сразу продемонстрировало: Германия, Дальний Восток или Кобрино. В Германию мне было нельзя, чтобы не ломать судьбу Свиридову, на Дальний Восток я перебираться не хотел, потому что за 10 лет службы уже с семьей наездился по времянкам и хотел осесть на постоянном месте. А в России мест не было вообще, всюду шли жесточайшие сокращения. Что касается полка в Арцизе, откуда я ушел в академию, то он был расформирован, пока я учился.
— Ладно, — говорю, — согласен на Кобрино, записывайте меня в 26-ю армию.
Мне тут же радостно отвечают:
— Хорошо, Кошкин, мы так и рассчитывали, что именно тебя пошлем в Кобрино.
И вот я довольный такой, что хорошо устроился, готовлюсь потихоньку к экзаменам, обсуждаю с женой по телефону наши планы, чуть ли не заказываю уже контейнер для перевозки вещей семьи из Краснодара.
А у меня был хороший товарищ, Юра Тихонов, он был военным инспектором, мы с ним в Арцизе вместе служили. И вдруг он появился в Монино именно в марте, и мы с ним случайно встретились.
Он меня спрашивает:
— Саша, ты куда распределился?
— В 26-ю армию, в Кобрино.
— Ты что, больной? 26-ю армию расформировывают. Директива Генерального штаба подписана. Этой армии уже через два месяца не будет. Ты приедешь в июне туда, документы уйдут, а в июле армии уже не будет. И что ты будешь делать там с семьей?
Вот так людей, боевых офицеров, распределяли тогда штабные крысы. Гнали летчиков в несуществующую армию, с семьями, с планами, с контейнерами.
И ведь никто за этот беспредел так и не ответил, хотя имя тогдашнего министра обороны мы все знаем и он до сих пор живой, здоровый и богатый.
И вот сидим мы с моим товарищем друг напротив друга, он мне дословно цитирует директиву Генерального штаба о расформировании 26-й армии, а я не понимаю, как это может быть.
— Что же мне делать, я уже согласие дал на перевод в Кобрино?
— Делай что хочешь, но армии там нет. И ради тебя эту директиву не отменят.
От советского информбюро
ИСТРЕБИТЕЛЬНАЯ АВИАЦИЯ БАЛТФЛОТА ПОКИДАЕТ АЭРОДРОМЫ
Наш собеседник — гвардии полковник Шекуров, командир прославленного 689-го гвардейского ордена Александра Невского истребительного авиационного полка имени А. И. Покрышкина, сильно рискует: военная тайна — понятие весьма растяжимое. И при желании ее разглашением российский генералитет может объявить даже простое упоминание на страницах газеты того, что такой полк существует. Но у Шекурова нет другого выхода. Полк, которым он командовал, фактически уничтожен. И не каким-то внешним врагом, и не в результате стихийного бедствия или техногенной катастрофы. Полк уничтожило руководство — от командующего Балтийским флотом, в чьем ведении находилась данная воинская часть, до начальника Генерального штаба и министра обороны.
— Что произошло?
— Генерал армии Квашнин подписал, а главнокомандующий ВМФ России адмирал Куроедов и командующий Балтийским флотом адмирал Валуев приказали исполнить директиву, по которой наш гвардейский истребительный полк подлежал сокращению и превращению в 143-ю истребительную авиационную эскадрилью без исторических наименований и имени Покрышкина. По этой же директиве нам приказали перебазироваться из Нивенского на аэродром в Чкаловске. Аэродром в Нивенском был отличный, современный, I-го класса. Взлетно-посадочная полоса — трехслойный бетон, специальные аэродромные плиты, цена каждой — более $300, а их там тысячи и тысячи. При немцах там был аэродром люфтваффе. Аэродром в Чкаловске просто опасен — там запрещено взлетать. Полоса неухоженная, требует капитального ремонта. Восстановить чрезвычайно трудно — на мой взгляд, дешевле построить новый. После этих событий 19 летчиков 1-го класса приняли решение прекратить свою летную деятельность, они уволились.
— Во сколько обходится для бюджета подготовка одного летчика 1-го класса?
— Более 30 миллионов долларов. И это еще по советским расценкам. По западным — намного дороже. Судите сами: когда я поступал в Армавирское летное училище, из 2500 человек, прошедших медицинскую комиссию и получивших направление на вступительные экзамены, было зачислено около 350. То есть один из семи уже отобранных. А выпустилось — около 200.
Реально же — один из ста юношей призывного возраста. И то еще неизвестно, какой из него летчик получится. Это ведь даже не штучная, а ювелирная работа. И когда двум десяткам опытных летчиков показали на дверь — считайте, что потери составили более полумиллиарда долларов только в денежном выражении. А потери с точки зрения обороноспособности вообще оценить невозможно!
— То есть можно сказать, что директива Генштаба — это удар в спину?
— Когда председатель совета ветеранов 9-й истребительной дивизии полковник Маслов, фронтовик, узнал об этой директиве, о том, сколько летчиков мы потеряли, он сказал: «Такие потери у нас были только в сорок третьем, в небе над Кубанью, когда мы ломали хребет фрицу. Это — настоящее вредительство…»
5. ПРОФЕССИОНАЛ ИЩЕТ РАБОТУ
В академии мне никто помочь не мог, там люди решали свои вопросы. Вообще, атмосфера в мае 1992 года в академии была мрачная, депрессия у каждого второго выпускника — тяжело это, вдруг узнать, что дело, которому ты отдал полжизни, никому не нужно.
Стране нужны были торговцы, менеджеры, охранники, юристы — а боевые летчики оказались лишними. Многим прямо говорили — штатных мест нет, распределять вас некуда, увольняйтесь сами или распределим в такую дыру, что летать все равно не будете.