Шукшин
Шрифт:
Вышел номер, я опять вспомнила о конце, и опять что-то заныло внутри. И вот однажды я вышла в наш коридор и за поворотом прямо столкнулась с Васей Шукшиным. Было темновато, и лицо его при его росте и моей близорукости я видела неотчетливо.
— Кто конец сократил? — спросил он после первых слов.
Ответила мужественно, что я.
А он, оказывается, собрался хвалить.
— Здорово, здорово, — запомнилось мне его слово.
И стал объяснять, почему. Это вместо того, чтобы я объясняла ему. Как будто мы местами поменялись. И очень толково мне все объяснил. А мне так неловко было от его слов, что даже в комнату забыла его пригласить, так и стояли в коридоре друг против
Все хорошо, живо в этой сцене, но почему-то возникает ощущение: шифровался неотчетливый Макарыч, сыграл без грима в благодарного, покладистого автора, не захотел огорчать добрую близорукую Асю Самойловну, а что подумал, Бог весть, и если бы не она, а кто-то другой посмел лезть в его текст, повел бы себя совсем иначе — достаточно прочесть воспоминания члена редколлегии журнала «Сибирские огни» Л. А. Чикина о том, как суров умел быть и как бился за свои фразы Шукшин и как не любил никакой редактуры и редакторов («Редактор — это как капризная шлюха: сегодня она позволяет, завтра вдруг заявит: “Не могу”. Почему? Никто не знает, и она сама. Впрочем, редактор-то знает. Но его роль не возвышается над капризом проститутки», — отмечал он в рабочих записях), вообще не терпел вмешательства в свои тексты даже с самыми благими намерениями.
Или вот очень характерный документ — письмо Шукшина главному редактору «Сибирских огней» Н. Н. Яновскому в связи с готовящейся публикацией «Любавиных»:
«Дорогой Николай Николаевич!
Я еще раз прочел рукопись (с замечаниями) и еще раз (честно, много-много раз) рецензии на рукопись и понял: мы каши не сварим. Надо быть мужественными (стараться, по крайней мере). Я признаю, что довольно легкомысленно и несерьезно кивал Вам головой в знак согласия. А когда подумал один — нет, не согласен. Кроме одного — времени. (Время — да! — как говорит Иванов.)
Меня особенно возмутил т. Высоцкий (я его тоже возмутил). Так прямо и махает красным карандашом — хошь не хошь — клони грешную голову <…> Он у меня хочет отнять то, что я прожил, то, что слышал, слушал, впитал и т. д. Я не в обиде, я просто хочу сказать, что так не размахивают красным карандашом. Да еще и безосновательно.
Я готов спорить с Вами, т. Высоцкий, по любому “пункту” Ваших замечаний, но это уже не будет касаться романа. Вы тоже — о времени? Согласен. Да. А еще о чем?.. О ком? Что, не важно, что ли? А то ведь пошли — “сапоги не дегтярят в избе”, “обрезов не бывало из дробовых ружей”… — да все с таким несокрушимым обвалом, что уж тут — ну и бог с вами! А я знаю, что так было. Знаю, вот и все.
Озадачила меня рецензия Л. Чикина. “При большой работе…” Сколько? Лет пятнадцать? Простите меня, Леонид, это пугает смертных. Я хожу и думаю: сколько мне осталось? И неужели это действительно так важно, что в деревне (нам с Вами двоим известно) живут еще люди с фамилиями из романа? Ну? И что? Смею тебя уверить: они наши книжки не читают, ибо им часто и часто — неинтересно. Господи, когда же мы почувствуем, что ведь это нужно — чтоб нас читали.
Как будто трудно исправить некоторые неточности в смысле времени — раз плюнуть! Но ведь тут и одно и другое — и “стиль”, и “фамилии” — да все: карандаш! Увольте. Простите.
Николай Николаевич! Прошу наш договор перечеркнуть, — я в тех размерах исправления, какие предлагает редакция, <делать> не согласен. Смалодушничал, простите, — согласился. Не надо всего этого. Я начну исправлять — угодничать: кому это надо?
Простите, ребята, что морочил вам голову. Простите, правда, — мне, поверьте, не очень уж легко».
Какая уж тут стеснительность?! Какая застенчивость? Начинающий автор, который по идее должен был бы каяться и принимать с благодарностью
Вот и с Некрасовым, изменившим литературную судьбу Шукшина, если смотреть на вещи прагматично: чего добился Виктор Платонович своей помощью Шукшину и его стремительным переходом в «Новый мир»? Для Шукшина ведь важны были не только рассказы, но и роман «Любавины», который отправил Некрасов Асе Самойловне и который в итоге не пошел ни в «Новом мире», ни в «Октябре».
Тут есть, однако, одна загадка. В архиве Шукшина сохранилось письмо, которое было впервые опубликовано Львом Аннинским в комментариях к роману «Любавины» в пятитомнике Василия Шукшина 1992 года издания.
«27 ноября 1962 года. Дорогой Вася! Я тоже очень рад, что ты “прошел” в “Новом мире”. Ася мне сказала, что ты написал серьезную и талантливую вещь. А она редко кому такое говорит. И. Герасимов вроде одобрил. Но есть, конечно, и “но”. Первое — это размер. Для журнала 20 листов, да еще не на современную, а 40-летней давности тему — это тяжеловато… Посему, насколько я понял, тебе предложено сделать сокращенный, журнальный вариант. Кроме того, Герасимов и Ася сватают тебя в издательство “Советский писатель”. У них есть там с кем разговаривать. И у меня тоже. Так что все в порядке…»
Окончание письма утрачено, и Аннинский пишет о том, что «авторство указать затруднительно». Однако выскажем предположение, что автором письма был не кто иной, как Виктор Некрасов. Только вот в порядке было не все.
«Любавины» были опубликованы журналом «Сибирские огни», что, конечно, замечательно, хотя как знать, — публикация романа в «Октябре» в 1963 году могла изменить и писательскую судьбу Шукшина, и судьбу «Октября», а с нею и всю расстановку литературных сил 1960-х годов. Еще более жаль, что роман не был принят «Новым миром». Разумеется, задним числом никакую историю литературы не перепишешь, но когда мы говорим о новомирской легенде и вспоминаем Солженицына, Домбровского, Искандера, Владимова, Василя Быкова, Трифонова и в том числе слова последнего о «почвенной фанаберии Твардовского», то именно Шукшина с его большими вещами — «Любавиными», а позднее с романом «Я пришел дать вам волю», также «Новым миром» отвергнутым, — журналу не хватило, чтобы полностью трифоновский диагноз подтвердить.
Усадьба в Сростках, купленная В. М. Шукшиным для матери
Василий Шукшин: «Никогда, ни разу в своей жизни я не позволил себе пожить расслабленно, развалившись. Вечно напряжен и собран»
И Шукшин свою обиду на «Новый мир» запомнил. Юрия Скопа, которому новомирская редакторша, одетая в пышный брючный костюм (правда, о ком именно идет речь, сказать наверняка трудно), вернула одну из его повестей, Василий Макарович утешал: «Не расстраивайся. Они у меня “Любавиных” не взяли. И она вот, та самая… тоже мне сказала то же самое. Честное слово! Слово в слово! Что у меня, так сказать, “натужно-нутряной стиль”. А я до сих пор не понимаю, как это».