Шукшин
Шрифт:
Вечером, уйдя от него, я начал читать и не бросил, пока не дочел до конца. На следующий день Макарыч улетал во второй половине дня, мы еще перезвонились, он спросил: “Ну как тебе сказочка? Мурашки по спине забегали? Жизненная сказочка — правдивая. Наполовину осуществленная. А, говорят, царской охранкой запущена, а не Теодором Герцелем”. Макарыч улетел, а вернулся в цинковом гробу.
Так вот, композитор закружил вокруг меня сразу после известия о смерти Шукшина. Он даже домой меня завлек в нешумный свой переулок. “Слушай, ты ему, как я понял, не последний человек, отыщи у него дома ‘Сионские протоколы’. Знаешь, для пользы — ради детей, ради памяти… добудь эти протоколы из квартиры и верни их мне”. Я тогда был раздавлен случившимся и, не дипломатничая,
Тот же мотив прозвучал и в открытом письме Анатолия Заболоцкого Рените Григорьевой и Лидии Чудновой, опубликованном в «Русском вестнике» в 2011 году. «А мне, Ренита, запомнились поминки девятого дня. Мы сидели с тобой рядом, здесь же был Василий Белов и педагог, художник Плахов. Я спросил у тебя: “Уезжая последний раз на досъемки к Бондарчуку, Вася оставил мне ‘Сионские протоколы’. Велел сразу ему вернуть по приезду”. Ты, Ренита, тогда ошеломила меня репликой, которая во мне по сей день: Кому дают читать протоколы — не жилец, он заказан. Вы, Лидия Александровна, как истовый музейщик, узнайте у “летописцев” Алтайской культуры — выходит, что Ренита знала, что он — не жилец за полгода до кончины?»
ТАК НИЩИЕ ДУХОМ ПРОВОДИЛИ В ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ СВОЕГО БЕСПУТНОГО ПРОРОКА
Что тут сказать… Подобно тому как у каждого своя жизнь Шукшина, у каждого же и своя смерть Шукшина, и никто ничего никому не докажет и виновного не найдет, либо сам по своему разумению назначит, но едва ли убедит других. Эта смерть так и останется тайной. Одно очевидно: Василий Макарович умер не просто на съемках фильма о войне, войной была вся его жизнь. И умер он как солдат на войне. И хоронили его как солдата, как героя. И это были похороны, которых никто не ожидал, — ни друзья, ни враги, ни завистники, ни льстецы, но все они были здесь. Одни пришли поклониться, другие — на место преступления [76] .
76
Элем Климов рассказывал Валерию Фомину, как на похоронах Шукшина его взял за рукав редактор Госкино, возглавлявший куст исторических фильмов: «„Мы тут посоветовались, — а гроб рядом стоит в двух шагах, — что ‘Разина’, Элем Георгиевич, вам надо делать. В ЦК мы уже проконсультировались“. Меня как током ударило! Разворачиваюсь — пришиб бы его наверное на месте. Лариса <Шепитько> успела меня схватить: „Ты что?! Здесь!..“».
«На похоронах Василия Макаровича я нес гроб, — вспоминал Валентин Виноградов. — Народу было очень много. Поражало количество неприятелей Шукшина, присутствовавших на панихиде. На поминках разразился безобразный скандал. Недоразумение возникло между Сергеем Герасимовым и близким другом Шукшина писателем Василием Беловым, который обвинил Герасимова в пассивности. Мол, при своих возможностях (Герасимов был художественным руководителем московской Киностудии имени Горького) мог бы и отстоять Шукшина на высшем уровне, когда у того начались проблемы с дирекцией этой киностудии… Словом, скандал еле замяли. Хотя не думаю, что Герасимов был виноват».
«Мы про Васю никто не ждали, что он умрет, — рассказывал во время одной из творческих встреч Владимир Высоцкий. — Это было невозможно для всех для нас. Нам казалось, что он очень будет долго жить. А я приехал из Ленинграда, бросил спектакль, отменили в Ленинграде, и поехал на панихиду в Москву. Ехал на машине, ехал пять часов восемьсот километров, пять часов я ехал из Ленинграда. Сто шестьдесят я как врезал, только заправился один раз — и приехал в Москву. Было очень много людей, была громадная <очередь>… такие проводы ему устроили. И стояла, значит, толпа людей в Доме кино в Москве, а сверху висел портрет его, и все, что говорили, люди вот… Они такую глупость говорили, по сравнению с такой великой смертью они говорили всякую
По воспоминаниям Ирины Сергиевской, гроб с телом стоял в Доме кино почти на том же самом месте, где восемь месяцев назад счастливый Шукшин восклицал: «Все только начинается!»
И не было конца потоку людей, мимо этого гроба проходящему. И все это была его армия, его бесконечно уважаемая им массовка, которая все-таки пришла и тряхнула в тот день Москву…
«На Васильевскую еле пробились — оцеплена, милиционеры на взводе (один сказал: “Чего пришли? Хотите отправиться к тому, кого хоронить приперлись?”), — записал в дневник на следующий день после похорон Георгий Елин, и это свидетельство студента Литинститута, рядового человека из толпы, особенно ценно. — Мы с Богословским подхватили оставшийся без присмотра венок, с ним нас кое-как пропустили. Страшно все это: надрывная музыка, деревянный ящик с человеком, истошный вопль поминутно теряющей сознание вдовы… И когда вниз поплыли отрешенное желтое лицо, скрещенные на груди руки, написавшие “Чудика” и “Охота жить”, сухой комок в горле застрял… А на прокуренной лестнице уже кто-то говорил: убили Макарыча — как Есенина, Маяковского…»
«Очередь желающих попрощаться с Шукшиным повергла в изумление даже гугнивого Евтушенко, — вспоминал Василий Белов, напрасно обидев поэта, отозвавшегося на смерть Шукшина стихами. — В Доме кино кинематографические бонзы хватали нарукавные повязки и суетливо сменялись у гроба нашего друга. Кто-то что-то делал, кто-то что-то говорил… Гроб завален был красными гроздьями. <…> В давке пришлось пролезать под гробом… У Заболоцкого написано обо всем этом лучше, я же и сейчас не могу спокойно рассказать об этих похоронах…»
Сам же Анатолий Заболоцкий не только оставил личные воспоминания о том горестном, солнечном дне 6 октября 1974 года, когда люди несли и несли к гробу красную калину, но и с гневом процитировал Фридриха Горенштейна: «И, когда топча рядом расположенные могилы, в которых лежали ничем не примечательные академики, генералы и даже отцы московской интеллигенции, приютившие некогда непутевого алтайца, когда, топча эти могилы, толпа спустила своего пророка в недра привилегированного кладбища, тот, у кого хватило ума стоять в момент этого шабаша в стороне, мог сказать, глядя на все это: “Так нищие духом проводили в последний путь своего беспутного пророка”».
Что ж, автор «Псалома» бешено завидовал Шукшину в жизни, позавидовал и в смерти…
А на привилегированном Новодевичьем кладбище Василия Макаровича похоронили благодаря особому разрешению, которое не могли или не захотели дать ни министр культуры Екатерина Фурцева, ни Сергей Михалков. По свидетельству Анатолия Заболоцкого, Василий Белов послал телеграмму Шолохову: «На московской земле не нашлось места для Шукшина. Необходимо Ваше вмешательство». Но — «как позднее выяснилось — Шолохов телеграммы не получал». Однако в самый последний момент, когда уже была вырыта могила на Ваганьковском кладбище (и в этом смысле место на московской земле, конечно, нашлось), вмешался председатель Совета министров СССР Алексей Николаевич Косыгин.
«“Это тот Шукшин, который о больнице написал?” Косыгин читал “Литературную газету” и запомнил “Кляузу”», — писал Заболоцкий, цитируя слова режиссера Карена Шахназарова, чей отец Георгий Шахназаров работал тогда в ЦК партии.
Наряду с этой версией можно сослаться на хранящуюся в сростинском музее копию срочной телеграммы (оригинал находится в Вешенской), которую Шолохов все же получил: «МИЛЫЙ МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ПОМОГИТЕ ХОДАТАЙСТВОМ ПЕРЕД ПРАВИТЕЛЬСТВОМ ПОХОРОНИТЬ ВАСИЛИЯ МАКАРОВИЧА НА НОВОДЕВИЧЬЕМ КЛАДБИЩЕ СЕРДЕЧНО ПРОСИМ СЕМЬЯ ШУКШИНЫХ».