Шулер

Андрижески Дж. С.

Глава 22

Горе

Волк несётся через тундру, его язык пробегается по черным губам, тело вытягивается ритмичными волнами. Он растягивается в полную длину и сокращается обратно, вытягивает лапы так, что ни одна не касается земли. В его глазах мелькает безумие, радость в его лапах взбивает снег ровными вспышками пыли. Он бежит к темной, высокой фигуре, маячащей

среди белой равнины.

Я кричу, мой голос уносит ветром.

Мужчина не поворачивается. Он слишком далеко.

Он меня не слышит.

Рассветные цвета окрашивают небо. Тёмная фигура горит вдалеке, наполняя бледную синеву завитками дыма - словно чернила выпустили в океан. Моя грудь ощущается так, словно кто-то вгоняет туда нож для колки льда, снова и снова наносят удар, разрывая саму сердцевину нежного света.

Это ощущается хуже самой смерти.

Я проснулась с толчком. Несколько показавшихся долгими секунд я могла лишь лежать там, хватая ртом воздух. В моей голове волк разрывает мужчину, выедая сердце из его груди.

Моё дыхание перехватило...

Затем кто-то пошевелился.

На моей талии сжалась рука. Тёплый вес прижимал меня к чему-то мягкому. Я посмотрела вниз, уставившись на руку; понадобилось ещё несколько мгновений, чтобы я узнала худые черты, красивые черные волосы, длинные пальцы. Мои глаза сосредоточились на серебряном кольце, которое он носил на мизинце. Я чувствовала, как его грудь прижимается к моей спине, пальцы легонько сжимают мою рубашку.

Затем я вспомнила.

Горе навалилось без предупреждения, с такой глубиной и интенсивностью, которых я никак не могла избежать. Прошло несколько дней, но это все ещё не давало мне забыть, не давало вытолкнуть эту мысль из головы дольше, чем на минуты, даже секунды.

Все умножалось, труднее поддавалось контролю.

Ревик сказал мне, что это нормально, что это часть «пробуждения», которое я испытываю, будучи видящей. Видящие чувствуют больше, сказал он. Они более иррациональны, более нестабильны в плане эмоций.

Я так долго жила среди людей, что научилась адаптироваться, но моя натура видящей пробуждалась. Я менялась.

Однако знание ничуть не помогало. Знание, что это нормально - это ощущение, будто меня неоднократно ранят в грудь - ничуть не облегчало боль.

Я не могла поговорить со своим братом. Я не могла пойти на её похороны.

Она просто умерла.

Даже больше чем папа, она просто исчезла из моей жизни. Навсегда.

И это моя вина. Удочерение меня обрекло её на такую судьбу.

Ревик услышал эти мои мысли. Он сказал, что я ошибаюсь.

Он не углублялся в пояснения, хотя некоторые другие видящие пытались. Один сказал мне, что у меня есть

большое предназначение, и что жертва моей матери благородна, что быть в моей жизни - честь для неё.

Я ударила его по лицу. Наверное, я ударила бы его вновь, но Ревик оттащил меня назад, затем отвёл обратно в нашу каюту. Я знала, что они хотели как лучше. Но я испытывала почти агрессивную реакцию на всех видящих, проигрывая в мыслях его слова, словно мёртвую запись.

Ревик рассказал мне, как это случилось.

Он ничего не смягчал. Он вообще не пытался подсластить пилюлю. Он выложил все, слово в слово, наблюдая за моими глазами, пока говорил.

Я помнила все, что он сказал.

«Нашли её в доме. Она была мертва несколько часов, Элли. Потеряла большую часть своей крови».

Позади меня его рука сжалась, затем скользнула вверх, обвиваясь вокруг меня во всю длину. Его пальцы обхватили моё плечо, уютно прижимая мою спину к его груди.

Его ментальный голос звучал мягко, пока он переводил сообщение разведывательной команды в Сан-Франциско, не выбрасывая ничего, не приукрашивая. Пока он говорил, я видела и слышала, что они нашли, пока проходили по маминому дому, словно тени среди полицейских Сан-Франциско.

Образы сопутствовали его словам. Глаза моей матери смотрели вверх, она лежала у телевизора под участком стены, измазанным её кровью. Там выделялся отпечаток детской ручки, маленький и невинный, как контур рисунка индюшки ко дню Благодарения, сделанный в детском саду.

Кто-то ел сэндвич и оставил коробку на старой тарелке Джона с Трансформерами - на низком журнальном столике возле тела, а также наполовину полный стакан молока. В спальне присутствовали следы борьбы - простыни наполовину свалены на пол, лампа разбита.

Копы сфотографировали тёмное пятно на ковре у лампы.

Они сфотографировали другой отпечаток ржавого цвета на двери холодильника - этот был взрослого размера. Они сфотографировали тело со всех возможных углов, затем упаковали его в пакет, как мусор, который мама всегда забывала вынести к обочине.

Я чувствовала на Ревике груз вины, пока он продолжал беспощадно излагать детали.

Однако я не винила его. Безопасность моей мамы никак не могла быть его приоритетом.

Она должна была быть моим приоритетом.

Новостные СМИ придерживались того же мнения. В течение часа новостные программы начали обвинять меня в матереубийстве, заявляя, что я связалась с видящими-террористами, действующими против homo sapiens. На ток-шоу они спорили о том, то ли мне промыли мозги, заставив сотрудничать, то ли я вообще все это спланировала сама. Полиция утверждала, что у них есть ДНК-доказательство, что я совершила само убийство, а также улики того, что мужчина-видящий (или даже несколько) произвёл семяизвержение на постель моей матери, пока моя мать умирала.