Шумерский лугаль
Шрифт:
Пока я воевал с эламитами, Итхи родила сына, синеглазого, светлокожего и светловолосого. В двадцать первом веке ученые пришли к выводу, что если женщина жила с одним мужчиной, а потом рассталась с ним и через какое-то время, иногда несколько месяцев, забеременела от другого, то у ребенка будет что-то и от предыдущего. Особенно было забавно, когда белая женщина жила с негром, после беременела от белого и рожала мулата. Такая история случилось с одной моей знакомой, натуральной блондинкой во всех смыслах слова. Через полгода после расставания с негром она познакомилась с русским парнем, тоже натуральным блондином во всех смыслах слова, вышла за него замуж и родила ему девочку со смугловатой кожей и черными, вьющимися волосами. Муж увидел ребенка — и подал на развод. Теория ученых его не впечатлила. Поскольку я был не первым и единственным у Итхи, можно было ожидать забавные варианты. К
Я сразу объявил сына Меркара свободным человеком. Если бы Итхи была моей рабыней, то тоже бы стала свободной. К сожалению, она рабыня моей жены, которая ни отпускать, ни продавать ее не желает. В других вопросах Инна идет мне навстречу, а тут уперлась и ни в какую. Боится, что возьму Итхи в жены. Это при том, что и сама уже беременна, и у меня нет повода разводиться. Я подумал, что так даже лучше. Итхи не будет давить на меня, чтобы женился на ней.
Тем временем продолжалось строительство крепостных стен. Эламиты, как горные, так и из Шушана, исправно везли нам камень и дерево. Помогали им все желающие, но уже не бесплатно. Деньги у меня были, не жалел, поэтому работа шла споро. Горожанам это нравилось. У шумеров есть пословица: «Строишь, как раб — живешь, как царь; строишь, как царь — живешь, как раб». Я собирался жить, как царь, поэтому, как выразились бы в двадцать первом веке, мой рейтинг стремительно рос.
50
Повод для объявления войны Ааннепадда выбрал не самый удачный — переезд в Лагаш двух купцов с семьями. Якобы они не расплатились за полученные от храмов товары. Хотел бы я посмотреть на шумера, который хоть самую малость не доплатил храмам! Жрецов здесь боялись больше, чем светскую власть. Подозреваю, что шурину война была нужна позарез, потому что не справлялся со своими обязанностями энси. Как рассказали мне перебежчики, одним из которых был мой старый знакомый Арадму, у которого я служил когда-то охранником, Ааннепадда ввел новые налоги, чтобы было на что увеличить войско, народ возроптал, поэтому срочно потребовался внешний враг. У шурина мозгов не хватило бы самому додуматься до такого. Наверное, мать подсказала, которая, как и положено теще, питала ко мне, мягко выражаясь, противоречивые чувства. Гонец привез мне глиняную табличку с оскорбительным текстом и требованием вернуть купцов.
Я не стал напрягать писаря и переводить глину, передал на словах:
— Пусть придет и возьмет, если сумеет.
Ааннепадда готовился к походу почти месяц. Он разослал гонцов ко всем соседям, предлагая присоединиться к нему, в том числе в Урук и Умму. Не знаю, что именно остановило Гильгамеша — боязнь поражения или осознание того, что эта война ослабит его соседей, и можно будет добить проигравшего — но в походе участвовать отказался. Уммцы, может, и поддержали бы Ур, если бы энси не был мой ставленник, который быстро выявил и повесил смутьянов рядом с урским подстрекателем. В итоге Ааннепадда пошел на войну только со своим войском и небольшим количеством добровольцев, которым было без разницы, с кем воевать, лишь бы было, что грабить. Пошли они по края заболоченной приморской низменности к городу Гуаба, расположенного неподалеку от впадения Тигра в Персидский залив, морские ворота моего государства. Там проживало всего пара тысяч жителей. Стены были высотой метра четыре и давно не ремонтированные. При предыдущем правителе этот город был в загоне. Наверное, Ааннепадда собирался по-быстрому захватить Гуабу или хотя бы ограбить окрестности и уйти восвояси. Если бы я не погнался за ним, Ааннепадду объявили бы крутым парнем, достойным быть энси и лугалем, а если бы я вошел на территорию Ура, у местных жителей появился бы внешний враг, который заставил бы их полюбить своего предводителя. Он не учел, что разведка у меня налажена, что, как только я узнал, куда именно направляется урская армия, сразу вышел ей навстречу.
У меня было несколько вариантов разгрома войска Ааннепадды: от самого простого — расстрелять из луков в чистом поле, как марийцы, или из засады, до иезуитского — загнать в заросли тростника на заболоченном участке и продержать там ночь, чтобы досыта накормили комаров, а потом у выживших отобрать оружие и доспехи и отправить домой, чтобы поделились позором с родственниками. Удерживала благодарность к жителям
Дел был пасмурный, но теплый. В эти края иногда осенью южный ветер приносит тучи, беременные дождем, правда, жиденьким. Сегодняшние никак не могли разродиться, а дождь не помешал бы. Второй урожай зерновых уже собрали, но кое-где на полях еще росли овощи, которые нечем было поливать. Мое войско было выстроено на одном конце длинного поля, покрытого высокой ячменной стерней, Ааннепадды — на другом. Наша встреча оказалась для него неприятным сюрпризом. Судя по тому, что урская армия была меньше нашей, как минимум, на четверть, сражаться Ааннепадда не собирался. Я послал к нему гонца с предложением поединка, причем в таких выражениях, чтобы стыдно было отказаться.
— Он согласен сражаться один на один на колесницах, — вернулся с ответом гонец.
Наверное, Ааннепадде рассказали, какая судьба постигла лучшего воина эламитов, или помнил, что я не очень хорошо метаю дротики.
— На колесницах, так на колесницах, — согласился я, — но любым оружием, если он не трусит.
Ааннепадде оставалось только принять мое предложение.
Когда мой гонец вернулся и подтвердил его согласие, я не спеша погнал свою колесницу к центру поля. Колеса приминали стерню, кочек почти не было, трясло не сильно. До центра поля добрался первым, поэтому остановился, якобы дожидаясь соперника. На самом деле мне надо было, чтобы колесница не тряслась. Я решил не выпендриваться, использовать лук. В последние дни стрелял из него часто, полностью восстановив навыки.
В колесницу Ааннепадды были впряжены четыре осла. Не знаю, чем они привлекли его. Наверное, длинными ушами, как признаком большого ума. Умный осел — это звучит оригинально, а новый энси и лугаль Ура прямо разрывался от желания быть оригиналом. Впрочем, у шумеров одно из любимых словечек — «галам-хуру», что переводится, как умный дурак. Ааннепадда, как никто другой, был олицетворением именно этого понятия, такого неоригинального. Иначе бы не напал на своего потенциального союзника.
Когда нас разделяло метров семьдесят, я выпустил первую стрелу. Целил на уровне живота, чтобы труднее было уклониться. Ааннепадда левой рукой держал небольшой легкий круглый щит из воловьей кожи, натянутой на каркас из прутьев, и вожжи, а в правой — дротик. Заметил стрелу поздно, уклониться не сумел, закрылся щитом. Только не учел, что стрела, выпущенная из моего лука, запросто пробивает не только такой щит, но и кожаный доспех. Остановить ее могла лишь бронзовая пластина, что, как я понял, и случилось, иначе бы щит пригвоздило к телу. Ааннепадде повезло защититься и от второй стрелы, зато третья вошла между бронзовыми пластинами в тело. К тому времени он был уже метрах в пятидесяти от меня. Четвертой я целил в горло. Ааннепадда наклонил голову, чтобы, наверное, полюбоваться предыдущей, и поймал последнюю головой. Она вошла в левую щеку на уровне нижнего края носа и в сантиметре от него. Мой шурин упал грудью на передний борт колесницы, а потом завалился на дно ее. Мулы продолжали бежать, замедляя ход. Остановились напротив моих диких лошадей и дружно, словно по команде, продемонстрировали им свои длинные, под стать ушам, достоинства. Мои жеребцы не ответили. Наверное, нечем было хвастаться.
Когда я подошел к колеснице Ааннепадды, он еще был жив. Пустые глаза казались чужими на залитом кровью лице. Смотрели они в серое небо, затянутое тучами. Наверное, в солнечный день было бы обидно умирать, а в пасмурный — самое то. Я привязал вожжи его колесницы к своей сзади и поехал к радостно орущей фаланге лагашцев.
— Поезжай к Мескиагнунне и скажи, что я жду его и старших командиров у себя, — приказал я гонцу и уточнил: — Без оружия.
Они приехали минут через двадцать. Не только без оружия, но и без доспехов. По правилам шумерской дипломатии это обозначало, что они сошли с тропы войны, поэтому убивать или брать в плен их нельзя. Я предложил теперь уже единственному шурину сесть напротив меня, угостил финиковым вином. Он вроде бы не питал к старшему брату сильных положительных эмоций, однако к умершим часто относятся лучше, чем к живым.
— Это он напал на меня, — произнес я, отпив сладковатой жидкости из бронзового кубка, на бортах которого были барельефы в виде прыгающих гепардов.
— Я знаю, — тихо произнес Мескиагнунна.
— Надеюсь, ты трезво оценил поступки своего брата и сделал правильные выводы, — предположил я.
— Да, — подтвердил он.
— С сегодняшнего дня ты будешь энси Ура, а я — лугалем. Ур переходит под мое покровительство. За это будете каждый год доставлять в Гуабу тридцать шесть гур (немного более ста тонн) ячменя, — решил я.