Шут и император
Шрифт:
Мы перешли вброд ручей, протекавший по южной границе владений герцогства Орсино.
— В какую сторону мы теперь направимся? — спросила Виола.
— Проедем по берегу до Дураццо, а дальше — по Эгнациевой дороге [3] до Фессалоники.
— Почему ты не хочешь срезать путь и пройти горными тропами? Разве так не быстрее?
— Не обязательно, зато наверняка гораздо опаснее. В горах скрывается множество разбойников и беглых солдат. Придерживаясь главной дороги, мы сможем днем передвигаться от города к городу, а ночи проводить на постоялых
3
Via Egnatia, Эгнациева дорога — мощенная камнем широкая дорога, построенная римлянами во II веке до н.э. Соединяла города Диррахий (позднее Дураццо) и Константинополь
— Да пойми ты, что меня не волнует, будет ли у нас крыша над головой. Я так старательно осваиваю жизнь шута, что даже практиковалась нынче ночью.
— Как?
— Спала на холодном и жестком полу.
— Глупый поступок, ученица. Шут никогда не упустит возможности выспаться в удобной постели, если таковая ему подвернется. Слишком часто в этой жизни шутам приходится устраиваться на ночлег прямо на сырой земле.
И первый такой случай представился нам в тот же вечер. Дорога, тянувшаяся вдоль побережья, была довольно пустынной, поэтому мы, найдя в сосновой рощице удобную полянку, стреножили лошадей и перекусили. Костер нам пока не понадобился. Помимо свежеприготовленной еды мы захватили из города приличный запас вяленого мяса и галет, чтобы не испытывать нужды вдали от трактиров и постоялых дворов.
Когда вышла луна, мы расстелили дорожные постели и улеглись спать. Виола прижалась ко мне. Мы лежали, уютно устроившись в нашем гнездышке, однако кое-что вызывало явные неудобства. В конце концов, задохнувшись, я не выдержал.
— Будь добра, умоляю тебя, — пропыхтел я. — Сними эту чертову бороду.
Утром суровая реальность мира встретила нас ураганным ливнем, но ему не удалось испортить нам настроение. Не скажу, чтобы лошади разделяли нашу радость. Наверное, следовало привязать их на ночь поближе друг к другу, но я не собирался брать на себя ответственность за интимную жизнь Зевса.
В воздухе витала какая-то приятная новизна, пробуждающая чувство довольства и согласия. Обычно шутовская жизнь склоняет к меланхолии, поддерживаемой пьянством, и в свое время я был тому наилучшим примером. Однако сейчас, странствуя в разгар весны с очаровательным спутником и распевая с ним на два голоса, я не пожелал бы себе никакого другого времяпрепровождения, учитывая, естественно, и события прошедшей ночи.
Пение, разумеется, тоже входило в курс обучения. Поскольку, сидя на лошади, невозможно практиковаться в жонглерстве (ну, на самом деле я могу это делать, но тем не менее…), то это были идеальные условия для разучивания песен и диалогов, которые мы перемежали внезапными переходами на разные языки и стили общения. Виола научилась петь на нижнем пределе диапазона ее певческого голоса. И я подумал, что в случае нужды мы могли бы выдать ее за певца-кастрата, хотя тогда борода выглядела бы подозрительно.
Когда мы проезжали через какой-нибудь достаточно большой городок, я давал представление на рыночной площади, а Виола присматривала
— Ты, кажется, не особенно торопишься достичь места нашего назначения, — заметила она однажды после завтрака, когда мы тренировались, жонглируя в четыре руки.
— А к чему нам спешить? — ответил я. — Ведь что бы ни случилось с моими собратьями, это произошло за полгода до того, как гильдия решила послать меня туда. Когда мы доберемся до Константинополя, пройдет уже восемь месяцев с той поры. Я собираюсь просто выяснить, что там произошло, а не спасать кого-то в последний момент.
Она взглянула на меня, не упуская из виду вереницу летающих между нами дубинок.
— Ты думаешь, что все они мертвы?
— Скорее всего.
— А чем именно мы займемся, когда попадем туда?
— Выясним, что с ними случилось. И постараемся добиться того, чтобы шуты вновь могли спокойно работать в Константинополе.
— Если кто-то в этом городе целенаправленно убивает шутов, то он попытается убить и тебя.
— Вполне вероятно. И это одна из причин, почему гильдия послала меня.
— Потому что захотела избавиться от тебя?
— Нет, ученик. Потому что у меня есть способности к выживанию. Кроме того, ты сможешь присмотреть за моей спиной.
— Не попытаются ли они заодно прикончить и меня?
— Все возможно. Но за тобой буду присматривать я.
— А вдруг нападут на нас обоих одновременно?
— Тогда мы воспользуемся Одиннадцатым трюком. Кстати, нам следует получше отработать его.
Мы покинули Орсино в середине мая 1202 года от Рождества Христова. За неделю добрались до Дураццо и выехали на Эгнациеву дорогу. Эта дорога находилась в отличном состоянии, если учесть, сколько веков назад ее проложили римляне для своих легионов, шедших на восток завоевывать новые территории. С тех пор по ней проследовало множество армий, причем не все они направлялись на восток и не все были римскими. Строители дорог порой забывают, что дороги ведут в обе стороны.
Наше путешествие на восток прошло почти без приключений, но одно приключение, и весьма значительное, все-таки имело место. Мы как раз преодолели высокогорный перевал и начали спускаться к Охридскому озеру, когда я сделал Виоле знак перейти на медленный шаг.
Дорогу нам преградили двое мужчин. Наряд их составляли скрепленные ремнями и веревками разномастные доспехи из кожи и металла, подобранные на полях сражений, с которых они сбежали. Каждый из них был вооружен коротким мечом и длинным ножом за поясом.
— У нас неприятности, — пробормотал я.
— Их же всего двое, — тихо ответила Виола.
— Меня беспокоят не те двое, что встречают нас впереди, а тот квинтет, что наступает нам на пятки.
— Ого, — сказала она, оглянувшись через плечо. — И правда неприятности. Как мы выберемся из них? Пробьемся с боем?
— Шут дерется только в тех случаях, когда он лишен возможности заболтать противника. Попробуем для начала отшутиться.
— А если не сработает?
— Тогда Одиннадцатый трюк. Я скажу тебе, если он понадобится.