Схватка с чудовищами
Шрифт:
— Угрожаешь, сволочь?! — один из зеков замахнулся на взводного, но тот сильным ударом в челюсть сбил его с ног. Подлетели остальные двое, но и их он разметал по снегу.
Тот, что был повыше других, заметил меня.
— Ха! Глянь, и начальник объявился. — Он состроил рожу. — А нам, начальник, что Таганка, что фронт. В тюрьме наши гноили, на передовой фрицы укокошат. Вот и решили повеселиться напоследок. В первый и последний раз. Честное зековское!
Разве с пьяными можно договориться…
—
Долго не спал, прислушивался. Стало тихо. Деревня продолжала смотреть сны. Не нравилось мне, как настроены будущие бойцы Красной Армии. Вой собаки на другом конце деревни вселял ужас. Так воют обычно, когда умирает хозяин.
Утром собрал командиров на „летучку“. Рассказал о ночных „происшествиях“, об упаднических настроениях. Потребовал крепче держать дисциплину, поднимать дух, вселять уверенность в победе. А сам подумал: командир, как и педагог, — призвание. Прежде всего, он воспитатель. А какой из меня педагог, да и стратег, тактик…
Штаб роты на этот раз согласилась разместить у себя сельская учительница Акулина Евстигнеевна Игнатьева. У нас был хлеб, сахар. Она выставила на стол чугунок с картофелем, сало, квашеную капусту, четверть самогонки.
— Спасибо, но зелье нам не положено, — сказал я за всех.
— Сегодня сорок дней, как погиб на фронте мой муж… Хотелось бы его помянуть по православному обычаю.
Отказать — значит, проявить неуважение к памяти воина.
Когда подняли лафитники, вдова сказала:
— Дорогие мои! Бейте фашистских гадов так, чтобы и внукам, и правнукам их неповадно было ходить на Русь-матушку!
— Отомстим, Акулина Евстигнеевна. И за вашего мужа, и за тысячи других наших отцов, братьев, сыновей. Клянемся вам.
Заместители мои и начальник штаба повторили: „Клянемся!“
— А сами-то как живете? — спросил я.
— Как живем?.. — задумалась учительница. — Мужчин забрали на войну. Остались в деревне старые да малые. И все есть хотят. Фронт тоже требует и хлеба, и мяса. Вот мы, женщины, и крутимся, как в частушке поется: „Я и лошадь, я и бык. Я и баба, и мужик…“
С улицы пришел паренек лет восьми.
— Петя. Внучок мой, — с гордостью представила его бабушка.
Мальчик сел напротив меня. Бабушка налила ему морковного чаю, дала бутерброд с салом. Малыш пил чай, не отрывая глаз от куска сахара, который лежал передо мной. Я взял нож и тыльной стороной разрубил его на несколько кусочков поменьше.
— Угощайся, Петя.
— Это ваш, — ответил паренек, не решаясь взять.
— А теперь будет твой. Бери. Бери… Не стесняйся.
Остальные командиры последовали моему примеру и свой сахар также отдали мальчику.
— Балуете вы моего внучка. — Бабушка приласкала его. — Мы как-то
Петя смотрел на сладкие кусочки и не мог решиться взять, а мне вспомнилось, Валюша, мое детство. Тоже нерадостное. Гражданская война, голод, разруха, эпидемии. О сахаре и не мечталось, был бы кусок „черняшки“ да картофелина! Иногда — сахарин!
— Расти, Петя, достойным дедушки своего, — сказал я, вкладывая ему в руку сахар.
— Я не верю, что дедушки нет, — вдруг произнес он. — Его не могли убить. Он сильный! Пятитонку мог поддеть плечом, и она вылезала из канавы. С гирями пудовыми играл, будто в мячик. Подбросит и поймает. У нас на селе его никто побороть не мог.
Женщина расстелила на полу половики, дала простыни, подушки, одеяла. Мы начали было укладываться спать, как вдруг — стук в дверь. Видно, знакомый стук, потому что она засуетилась, выбежала в сени. И тут же послышался радостный бабий вопль.
— Не ждала? — пробасил мужчина.
— Родненький ты мой! Сколько слез пролила по тебе. Дай я тебя раздену. Вот так. А теперь ступай в избу. Гости дорогие у нас. Они поклялись отомстить за твою смерть.
— Рано ты меня похоронила, Акулина, — недовольно пробурчал мужчина, проходя в избу.
— Да разве я?! Бог с тобой! Вот похоронка.
Она взяла ее с комода, подала. Муж прочитал.
— Чего только не напишут писарчуки. Так то же однофамильца моего снарядом разнесло. Хороший был сержант, царство ему небесное. А меня лишь контузило. В госпитале отлежал свое. Комиссовали. Выдали белый билет, как негодному воевать… С войны отпустили.
— Живой… — Акулина снова бросилась ему на шею. — А белый билет… Не переживай, родной. В колхозе поработаешь. А то одни бабы остались. Будем фронту помогать продовольствием, чтобы Гитлера быстрее гнать начали с нашей земли. Голодный солдат — не воин.
Вбежал Петька.
— Я же говорил, пули моего дедушку боятся!
Радостный, он запрыгнул к нему на колени. Дед поцеловал внука. Обратился к нам.
— Здоровья вам, люди добрые! Кто же вы будете? Из каких мест? В какие края путь держите?
— Из Москвы в Йошкар-Олу идем. Целая рота нас. Там пройдем обучение — и на передовую, — объяснил я.
— Ну, ну. Люди на фронте устали. Нужны свежие силы, чтобы подменить, — одобрительно отозвался воин.
Теперь я предложил тост за счастливое возвращение хозяина домой. Когда выпили, спросил его:
— Какие новости привезли? Как дела под Москвой?
— Трудно дело идет. Спасибо морозам, помогают нам лучше любого оружия. Сибиряки прибывают. И обмундированы по нынешней лютой зиме. И техника у них солидная. Так что дадут жару немцам.