Схватка со злом
Шрифт:
Последние слова Борисова прозвучали скорее требованием, чем просьбой.
Пока участковый говорил, он ни разу не посмотрел на Александра Галина и теперь стал искоса наблюдать за поведением председателя. Тот словно дремал, склонив голову и полуприкрыв глаза, было в нем какое-то наигранное равнодушие к происходящему. Он боялся сейчас встретить чей-либо взгляд и жалел, видно, что сидит у всех на виду.
— По-моему, ясно, — сказал Ветленский, — помочь Ивану Васильевичу наш долг, тут и спору быть не может. Пьянство у нас за все границы зашло — это участковый правильно отметил. Ты первый, Александр
Настало напряженное молчание. Галин почувствовал, что от него ждут ответа. Он распрямился, сильно сжал пальцами черную перчатку протеза.
— Нагнали нам тут страха Борисов с Ветленский. Мужики, конечно, пьют, однако и работают неплохо. Не с нами водка родилась, не при нас она кончится, — он попытался улыбнуться, — не отказываюсь, и я выпиваю, не ангел… Только самогонщикам сроду не потакал и, вообще…
Его оборвал брат Тимофей:
— А с Андреем, конюхом, не ты вчера литровочку выдул?
Галин не привык оправдываться, тем более на людях. И по тому, как дрогнули брови, как скрипнула под здоровой рукой стиснутая кожа перчатки, было видно — он начинал злиться.
— Чего мелешь?! Самогонку эту Андрей в Мурзицах у бабки какой-то конфисковал. Не пропадать же добру… — он шуткой хотел смягчить слова брата, но по нахмуренным лицам коммунистов понял, что ее не приняли.
— Врет конюх, а ты и уши развесил, — не унимался Тимофей. — Я, как бригадмилец, ручаюсь — у нас, в Ратове, самогон сварен…
Казалось, Галин вот-вот вспылит.
— Ну, хватит!.. Раздавили после работы бутылку, дело, что называется, личное.
Тимофей знал характер брата. Понимал, что стегает Александра по самому больному его месту, по гордости. Но увещевания уже не помогали, и он, переборов поднявшуюся было жалость, не отступал:
— Личное?
Тимофей припомнил брату недавний случай. Колхозный шофер под хмельком подался в другое село свояченицу навестить, да и загулял там. Искали его, с ног сбились, так и пришлось с соседнего склада водителя «взаймы» просить.
— Ты же, председатель, в ту пору сам соображал туго и, может, про шофера этого впервой слышишь. А что песни ты в правлении распевал, это тоже твое личное дело?
Галин, побелев, крикнул:
— Замолчи!
— Орать на меня не смей, ты не в своей избе. — Тимофей сунул кулаки в карманы старого пиджака с такой силой, что тот затрещал в плечах. — Участковый прав — самогонщики, что ржавые гвозди, рвать их надо, а ты клещи у нас из рук вышибаешь. — Он глянул в лицо брата, которое пошло теперь красными пятнами, и голос его стал мягче. — Да постыдись ты, Александр! Жену до чего довел, совсем она извелась с тобой. Сам не знаешь, так хоть в людях спроси, что дома делается…
Галин поднялся и, опустив голову, направился к выходу. Он шел медленно, ожидая сначала, что кто-нибудь осадит Тимофея, попросит его, председателя, вернуться. У порога он несколько замялся. «Повиниться бы мне перед товарищами, — мелькнула мысль. — Вот если сейчас окликнут, так прямо и начну: сам в петлю влез, помогите, мол, выбраться…»
— Кажись, проняло. Это ему на пользу.
Коммунистов задело за живое. Они выступали горячо, резко, без обиняков. Многие, верно, припомнили сейчас того, прежнего Александра Галина, посматривая на пустой председательский стол.
Незаметно подступила полночь. О печке забыли, она погасла. Возбужденные колхозники много курили махорку или крепкий самосад, и в комнате плавал сизый слоистый дым. Перед тем как закрыть собрание, парторг сказал:
— Значит, на том и порешили: каждого любителя лишней рюмки в ежовые рукавицы возьмем. Они в семьи разлад несут, колхозу помеха, да в придачу молодых ребят на свою дорожку сманивают. С такими мы драться должны. Этим, товарищи, их же самих спасать будем.
— И всяк по-своему тонет, — вставил Борисов. — Одного под локоток поддержишь, он и выплывет. А другого за волосы, грубо, изо всех сил тащить надо, чтобы из беды выручить. Так вот и здесь.
— Самогонщики — статья особая, — закончил Ветленский. — Всех, на кого подозрение есть, под контроль поставим. Тогда-то они, голубчики, от нашего участкового не упрячутся. Организовать это, полагаю, поручим Тимофею Галину. Он старший бригадмилец на селе, пускай и от нас будет старшим. Вот, собственно, и все. Теперь, товарищи, от слов — к делу!
Моргунковы жили на самом краю села. Аграфену, сухопарую и сутулую женщину с плутоватым, скользящим взглядом и головой, чуть склоненной на бок, будто она всегда к чему-то прислушивается, в деревне недолюбливали. В свои пятьдесят с лишним лет она сохранила крепкое здоровье, хотя при случае обязательно начинала охать да причитать, что «износилась вконец, косточки ломит и пора-де ей в землицу-матушку собираться». В колхозе Аграфена не работала, но за собственным хозяйством — огородом, коровой, поросятами и курами — следила ревностно.
Дочь Аграфены — Ксения слыла в свое время завидной невестой: крылатого разлета брови ее, под которыми дерзко поблескивали большие зеленые глаза, и тугая рыжевато-русая коса не давали покоя здешним парням. Выбор же Ксении пал на фронтовика из соседнего села кузнеца Ивана Дремова. Поженились они сразу после войны, но личная жизнь их не получилась. Вскоре начались скандалы и распри. То ли Аграфена встряла между молодыми, то ли не сошлись они характерами, но Дремов покинул дом Моргунковых, оставив Ксении сына Володьку.
Участковый знал Дремова как мужика сдержанного, честного и работящего. Встретив однажды его в кузнице, Борисов деликатно попробовал выяснить причину семейного разлада. От прямого ответа тот уклонился, только, махнув рукой, грустно сказал: «Эх, Иван Васильевич!.. В чужой монастырь со своим уставом не суйся». Слова эти насторожили участкового, и он решил повнимательнее приглядеться к Моргунковым.
По селу ходили смутные слухи, что Аграфена, дескать, гонит самогонку, но хитро — сбывает ее в других деревнях. А помогает ей в этом деле новый полюбовник Ксении, которая после развода и вправду была не прочь мужика к себе привадить. Толкам всяким Борисов доверить не привык, и все же один случай заставил его призадуматься.