Схватка
Шрифт:
— Узнаем, — сказал старший лейтенант. — Все узнаем. Дай время.
— Пыльная у вас работенка, — заметил Андрей с невольным уважением.
Старший лейтенант не ответил, сплюнув окурок, прикончил его каблуком.
— Пора!
Медленно наступал рассвет. Андрею, стоявшему в оцеплении вместе с солдатами, странно было смотреть на мирно закурившиеся дымки над хатами, где люди в привычной суете встречали новый день.
И эти будничные дымки над хатами, утонувший вдали, в морозном тумане поселок, где ждала, должно быть, надеялась на свое счастье вчера еще неведомая ему девчонка,
— Монах, — крикнул Сахно, — добром прошу — выходи!
И снова полоснуло огнем из схрона.
Солдат с ручником, не дрогнув, резанул в яму из пулемета и отскочил в сторону.
— Лейтенант, — окликнул Сахно, — кого-нибудь в подмогу, пусть возьмут пулемет.
Надо было подстраховать двоих, с лопатами. Бабенко и Мурзаев вывернулись было из-за бугра, но он скомандовал им: назад! Юры почему-то не различил среди них и тотчас забыл о нем, шагнув к яме. Все произошло как бы помимо его воли, будто некая сила, испытывая судьбу, подхватила его, воткнув в снег у черневшего лаза. В конце концов, кому-то надо было, а он стоял ближе всех, только и всего.
— Начинай, — сказал Сахно.
Двое в голубых шапках, один ломом, другой лопатой, дружно ударили с боков по мерзлой крыше бурта, Андрей до немоты в пальцах нажал на крючок, вгоняя одну очередь за другой в огрызавшуюся ответным огнем горловину. Тело напряглось, стало чужим, жарким, словно потеряло вес. И в эти мгновения, длившиеся бесконечно, пока солдаты долбили железный грунт, он все врезал свинец в жерло схрона, сам открытый пулям врага. Слепая, отчаянная трескотня отдавалась во всем его существе, ожидавшем мгновенного конца, потом исчезли все ощущения, кроме стальной дрожи в ладонях.
— Готово!
Не сговариваясь, все отскочили в сторону, и он шагнул не спеша вслед за ними, так и не сумев разглядеть в пройме рухнувшей крыши ничего, кроме темной глубины, дохнувшей картофельной сыростью. И еще подумал, что лезть туда будет страшно.
Сахно что-то сказал одному из солдат, и тот, метнувшись за дом, вернулся с толовым ящиком — в крышку был ввинчен запал со шнуром.
С разомлевшим от домашнего тепла и бессонницы лицом появился Довбня.
— Монах! — Голос старшего лейтенанта стеклянно рассыпался в стылой синеве утра. — Последний раз предлагаю — выходи!
Все, кто лежал за бугром, скрывался за хатой, невольно приблизились к яме. Выбор Сахно мог пасть на любого, сейчас он был здесь полновластным хозяином. Он ждал.
От оврага задул резкий, сжигающий щеки ветер. Секунда… другая, и в этой тугой, звенящей от ветра тишине где-то под землей глухо, с короткими промежутками прозвучали выстрелы.
Один… другой… третий.
— Значит, трое их было, — вздохнул Сахно и опустил наземь уже ненужный ящик.
Андрей сразу понял,
— Собаки… — выдохнул Сахно. — Ох и собаки. Сволочи.
Некоторое время все молчали.
— Кто полезет? — спросил Довбня, беря на себя инициативу, и быстро оглядел столпившихся возле ямы. Теперь он вступил в свои права. — Надо их оттуда выволочь.
— Можно? — На спекшемся от мороза личике Бабенко двумя угольками горели глаза. Никто из глядевших в провал бурта, должно быть, не был до конца уверен, что все кончено и бандиты не приготовили под занавес подарочек, от них можно было ждать всего.
— Ну, как? — обернулся Довбня к Андрею.
— Старшина, — умоляюще произнес Бабенко, — я ж самый маленький, порхну, как горобец в дырку…
— Кто первый обнаружил их? — спросил Довбня.
— Того уж нет, — сказал Бабенко. — Николай, дружок мой.
— Давай, — кивнул Андрей.
Солдаты с автоматами снова изготовились у провала, Андрей понял, что его опасения не напрасны. В случае беды вряд ли Бабенко что-либо поможет. Довбня между тем, обвязав Бабенко веревкой, спросил:
— Удержит?
Тот, затягивая под грудью узел, пошутил:
— По крайней мере, не утону, — и улыбнулся криво. Он сел на край провала, спустив ноги, мгновение помешкал.
— С минами дело имел? — спросил Сахно.
— Приходилось.
— Уткнешься в лаз, будь осторожен.
— Ага.
— Толкни прикладом заслонку. А сам в сторону.
— Ага.
— С богом.
— Ну, хлопцы, не поминай лихом, — засмеялся Бабенко, — сейчас реабилитируюсь… — и исчез в черной глубине.
— Чуть что — дергай конец! — крикнул вдогонку Довбня.
Прошла минута, другая… С шорохом уползала веревка.
Гуще пошел снег, и отступил морозец. Напряжение росло, веревка все еще шевелилась на снегу, точно ослепшая змея, влево-вправо. Откуда-то на бугорок слетел воробей, чирикнул и, как шальной, метнулся под стреху.
Потом донесся приглушенный глубью, звенящий от волнения голос Бабенко:
— Порядок!
— Давай!
— Тащите!
Какая-то громоздкая штука вынырнула на снег тупым окованным, словно угол гроба, углом, наконец появилась целиком. Потом стало ясно, что это сундук, стянутый медными обручами, к нему наспех солдатским ремнем был приторочен брезентовый куль, от рывка он развернулся, и на снег высыпалась кипа бумаг, клочки каких-то отпечатанных инструкций с иностранными грифами, искореженная пишущая машинка, куча порванных тридцаток, искромсанные сапоги и куски ремней, — видно, бандиты в слепой ярости уничтожали все подряд, только бы не осталось людям. Сахно приказал всем залечь в укрытия, сам, присев над огромным, как бочка, сундуком, внимательно, не касаясь руками, оглядел его, потом приказал кому-то из солдат:
— Лом и кусачки!
Снова оставшись один, почти незаметно сдвинул в сторону уголок инкрустации над замочной скважиной, что-то пощупал мизинцем, потянул. Легко щелкнули кусачки. Только после этого подсунул под крышку лом.
И все увидели в его руках отливающий чернью цилиндр с рогулькой… Мина?! Он осторожно отнес ее подальше, в сугроб, вернулся и, переведя дыхание, снял с поверхности сундука войлочную прокладку. Сухое лицо его вытянулось…
— Вот она, казна бандитская, братцы, — произнес он.