Схватка

Калинин Даниил Сергеевич

И скудная трапеза лишь укрепила русичей в этой догадке.

Правда, большинство ратников с тоской размышляли о том, что придется лезть на городские стены, ожидая штурма Чернигова. Но тем оживленнее, бодрее и даже воодушевленнее были выражения лиц воев, узнавших истинные намерения князя. По крайней мере, Михаилу Всеволодовичу так показалось в те мгновения, когда сотники и тысяцкие по его приказу принялись разворачивать против стойбища агарян пешее ополчение Галича и Киева, выдвинув вперед мужей с двуручными секирами.

Обсудив будущий бой, князья-родичи решили действовать следующим образом: на татарскую стоянку нападают ратники Михаила (вследствие чего

Даниил решил еще немного подождать с передачей под его руку воев Галича), а сам волынский князь ведет своих людей к порокам. Но как только они пожгут их, так тут же повернут на стойбище. Если там еще будет идти бой.

Если нет – развернутся к Чернигову и попытаются в него отступить.

Ответ из города так и не пришел. Но принимая во внимание, что Мстислав мог все же не получить послания или же не поверил в него, Михаил Всеволодович все одно был уверен: когда начнется реальный бой, северяне в стороне не останутся. В худшем случае они хотя бы откроют ворота отступающим русичам. Князья, к слову, постарались также скрытно подготовить и обоз с харчами, надеясь первым ввести его в град.

Впрочем, оба они понимали, что без помощи из Чернигова вряд ли стоит рассчитывать на победу – и в случае чего, важнее все же будет спасти именно ратников, а не обоз с едой.

Но вот наконец-то настал миг, когда три полка русичей, старающихся двигаться как можно менее шумно (притом практически не переговариваясь), закончили строиться – и медленно двинулись вперед, каждый к своей цели. Михаил Всеволодович, ставший с конными гридями по правую руку от своих ополченцев, с нарастающим волнением смотрел, как медленно, но неотвратимо приближаются вои к стойбищу поганых, едва подсвеченных еще мерцающими углями прогоревших костров.

Пару раз в только-только начавшей рассеиваться тьме, уступающей еще густым, практически непроглядным со ста шагов сумеркам, ему казалось, что он заприметил какое-то движение на стойбище, отчего сердце князя начинало биться быстрее, тяжелее… Но то были или дозорные, или вставшие по нужде поганые – ведь лагерь татар по-прежнему мирно спал.

Не ожидая удара союзника…

Конечно, дозорные рано или поздно заметят приближающихся русичей, разбудят стойбище – но будет уже поздно. Русы ударят в сцепленные между собой телеги, разрубая могучими ударами секир деревянные дышла-сцепки, переворачивая возы, растаскивая их – и прорываясь сквозь получившиеся бреши. После чего, готовые и жаждущие боя, они ударят по только-только проснувшимся, спешенным поганым, чьи стреноженные кони мирно пасутся на окрестных лугах.

Уж без коней-то родовое ополчение степняков ничем не превосходит ополченцев-русичей! Скорее уж, наоборот, уступает им в ближнем бою, и сильно уступает.

Но что это?! Когда до стены «гуляй-города» ратникам Киева и Галича осталось всего с сотню шагов, Михаил Всеволодович вдруг увидел желтое пятно, поднявшееся над телегами. Оно дважды мигнуло и пропало – и тут же впереди раздался неожиданно резкий свист. А следом, практически сразу – хорошо различимый гул-жужжание… Захолодело в груди князя, уже понявшего, что происходит – а с губ его сорвался дикий вскрик:

– Щиты! Щиты поднять над головами!

Более опытные, бывшие в сражениях вои не хуже Михаила Всеволодовича разобрали в раздавшемся впереди свисте, а после гуле-шипении над своими головами (более похожем на шмелиное жужжание), звук полета срезней. Большинство их успело вскинуть щит и даже присесть.

В отличие от замешкавшихся товарищей или молодняка, в бою ни разу не бывшего.

Предрассветные сумерки огласили многочисленные

крики боли раненых русичей – и повторный свист взмывающих в короткий полет срезней… А за ним звонкие, многочисленные хлопки – чем-то похожие на хлопки самострелов, только заметно более громкие. Мгновение же спустя над рядами наступающих ополченцев встал отчаянный крик ужаса – и дикие вопли тех, кто попал под удар коротких копий, отправленных в полет стрелометами поганых. Ведь их снаряды насквозь прошибают любые щиты – а следом и два, а то и три тела несчастных прежде, чем потерять убойную мощь!

И в довесок от виднеющегося справа леса послышался гул копыт многочисленных степняцких лошадей, стремительно приближающихся к пешим ратникам Галича и Чернигова. То были татарские всадники-лубчитен, намеревающиеся атаковать орусутов и со спины, и с правого бока, лишая ополченцев мужества внезапным ударом и отрезая им путь к отступлению.

К спасению.

Это было мгновение выбора – выбора, что определяет всю будущую жизнь! В том числе и ее продолжительность… Михаил Всеволодович ясно понял, что его воев ждали, что татары прознали о готовящемся нападении не иначе, как от перехваченных ими гонцов. Вон, и со стороны пороков уже также раздались все тот же свист да хлопки стрелометов, да скрип канатов камнеметов. И крики попавших под их удар волынцев. Вот сейчас его ратников окружат – и те побегут, обязательно побегут, истребляемые татарами. Но он-то еще может спастись! Верный Бурушка под седлом, выручит, вынесет из-под удара приближающихся поганых. Тем более, что его гриди могут направить своих жеребцов не назад, а вперед – туда, где поганых сейчас и нет, вдоль стойбища! Уйти, вырываться с сотней воев сквозь татарские разъезды, доскакать до дружины, ушедшей с Шибаном, предупредить гридей, чьи жизни в сече стоят куда больше, чем жизни ополченцев.

Да, это действительно важно успеть сделать!

– Полюд – бери десяток своих воев, прорывайтесь вперед, вдоль лагеря поганых, и скачите на полудень, вслед конному войску, ушедшему с татарами. Прорвитесь сквозь дозоры – любой ценой, но прорвитесь, хотя бы один гонец должен до воеводы Святослава добраться, о случившемся рассказать! Скачите!

Дробно застучали по земле копыта тяжелых жеребцов верного и послушного боярина, молча вскинувшего руку на прощание, а князь уже покликал другого:

– Феодор! Предупреди тысяцких ополченцев – пусть в город уходят, к воротам! И не бегут, а в «ежа» собьются, как мы после Калки по степи шли – только так и уцелеют! Мы ведь сотни верст тогда ногами отмерили – им же достаточно несколько сот шагов пройти до спасения.

– Но княже…

– Выполняй!

Крик Михаила не терпел возражений. И верный, самый близкий к князю боярин лишь тяжело вздохнул, разворачивая скакуна. Сам же Михаил Всеволодович Черниговский обратился к прочим дружинникам сотни с короткой речью:

– На миру и смерть красна, братья! Не задержим мы сейчас конных поганых, то побежав, вся рать наша сгинет под копытами степняцких коней. Так разделите же со мной смертную чашу, как делили братину с хмельным медом на пирах, други! Мертвые сраму не имут – гойда!

– Гой-да-а-а-а!!!

Не убоялись и не изменили преданные гриди Михаилу Всеволодовичу в его последнем бою. Победил свой страх, не изменил и сам он своей чести и чувству долга перед ополченцами, последовавшими за князем по его зову. И навстречу двум тысячам накатывающих на ратников Киева и Галича татарских всадников-лубчитен устремилась тонкая полоска растянувшихся в линию дружинников, склонивших копья навстречу врагу.