Сиамский ангел
Шрифт:
Зильберман какие-то вырезки газетные хотел в блокнотик свой прилепить.
Старенький такой блокнотик, в натуральной кожаной обложке с золотым крейсером «Аврора». И что у него там, кроме вырезок? Телефоны? Давно уже мертвые телефоны, да. Это — обязательно.
Наверное, уж теперь-то он точно соберется и поедет доживать на землю предков, туда, где за ним присмотрят дети и внуки, а не зоологические тетки. Так будет лучше всего. И для него, и вообще для всех. Контора поможет собраться в дорогу.
И он уедет.
*
— Выходи из дома, карета сейчас будет подана, — быстро сказал Федька.
Марек посмотрел на будильник. Половина третьего. Самое время кататься в каретах.
Федька даже не ждал ответа — отключился.
Но если человек не спит в такое время, если пытался читать — но не получилось, пытался слушать музыку — но музыка впрок не пошла, пытался даже вымыть скопившуюся за четыре дня посуду, блин!..
Федькиному звонку предшествовала умная мысль — надо бы собраться и попросту нагулять сон. Дома он капризничает, но где-нибудь в шести кварталах от постели явится как миленький.
Почему бы и не Федька?
Сборы у Марека были недолгие — он спал в трусах и майке, эта майка никакими погодными условиями не объяснялась, просто так привык. Натянуть носки, штаны, сунуть ноги в сандалии с резинкой, которые никогда не расстегивались, — дело минуты. Ночь, и неизвестно, на сколько этот выход, а к утру похолодает. Он натянул братнюю сиреневую фуфайку, любимую, хлопковую, мягкую, в свое время она оказалась хорошей длины — прикрыла и задницу, и низ живота. Причесываться не имело смысла — очень коротко стриженные светлые волосы, чеши их не чеши, ложились все теми же завитками. Вторая минута ушла на собственно выход. К концу третьей Марек уже стоял на улице.
— Садись, — велел Федька.
— Куда едем?
— Водку пьянствовать и беспорядки нарушать.
Больше не было ни слова.
Ну, значит, такое будет сегодня снотворное.
Федька, не пристегнувшись и не дав Мареку на это ни секунды, гнал машину так, что ее на каждом крошечном сбое с прямой вскидывало и мотало. Марек ехал враспорку, чувствуя, что длины ног, кажется, не хватает, и сползая с сиденья. Федька же сидел за рулем, словно каменный.
Квартал, поворот, два квартала, поворот.
«Марокко»?.. Нет…
Пролетев пустой перекресток у «Марокко», кабриолет вкатил в тот самый двор, куда однажды удирала Аська. Там и встал. Фары погасли.
— Выходим, — распорядился Федька.
Марек вышел и стал ждать — что будет.
Федька прошел вперед, в полную темноту, и опустился на корточки.
— Жив, зараза? — спросил он, трогая что-то незримое.
Марек сделал два шага.
Продолговатое, темное… человек, что ли?..
— Так «Скорую» же нужно вызвать, — неуверенно предложил он.
— Никакой ему «Скорой», — все еще сидя на корточках, ответил Федька. И замолчал
— Дыхание послушай.
Марек не знал, страх ли сделал его каменным столбом с гляделками, непонимание ли сути дела, а может, случилась допекавшая его прежде заторможенность, когда вместо решительных действий он только, сцепив пальцы, шевелил ими и тупо смотрел на это шевеление, бормоча какую-нибудь подходящую к случаю цитату из классики.
Вот он сказал «дыхание послушай», это были разумные слова, разумные слова в безумной ситуации.
Именно так он предложил Федьке удостовериться, что лежащий, которого он, Федька, скорее всего, и уложил, действительно мертв. А ведь следовало орать, вопить, искать пульс, спасать человеческую жизнь.
— Дыхание? Да ну его…
Федька поднялся — огромный в своем расхристанном светлом костюме.
— Еще его, суку, караулить… Пошли, посветишь.
Он достал в бардачке фонарь, сунул Мареку. Тот зажег.
— Не сейчас.
Они вернулись в полные потемки, туда, где между подвальным окном и глухой стеной лежал тот человек.
— Сюда свети.
Оказалось — Федька хотел убедиться, что не осталось следов. Он даже провел ладонями по асфальту вокруг тела, подобрал какую-то микроскопическую штуку и сунул себе в карман.
— Свет приглуши… Так.
Федька задумался, опустился на колени и подсунул руки под тело.
— Кретин… — проворчал он. Самому себе комплимент, понял Марек.
Способ оказался неподходящим. Федька встал над телом, взял его за руки, вздернул, тело село.
— Сзади подпихни, — велел Мареку.
Тут приглушенный луч уперся-таки в неживое лицо.
Осокин? Димка Осокин?
— За что ты его? — громко спросил Марек.
— Так это он и есть, наркодилер.
— Димка?
— Ну? Возьми под мышки. Так.
Нежное пятно света от фонарика пошло гулять по стенам, по окнам — это Марек, не выпуская его из кулака, обалдело пропустил руки под мышки Осокину и удерживал его, пока Федька, нагнувшись, не обнял тело и не взвалил себе на плечо.
— Фонарь погаси, идиот.
— Ага…
Марек соображал туго — не потому, что тугодум, а потому, что посторонние мысли лезли не к месту. Мешок с дровами, треугольно раззявленный, а сарайчик стоял возле этой самой стены, хотя умнее было иметь загородку в подвале, но из подвала лестница с высокими и неровными ступеньками, узкая и опасная; раззявленный на трех полешках мешок, куда быстро, споро, аккуратно ложатся другие полешки, и вот главное, с отстающей, толстой, сухой берестой. И бабка ждет, и песню поет про чайку над седой волной, и чайка смело пролетела, окунулась и вернулась, и сарайчик нужно, не опуская наземь мешка, одной рукой закрыть…