Сибирь 2028. Армагеддон
Шрифт:
Полезная привычка – даже в состоянии беспамятства подмечать жизненно важные мелочи…
Меня протащили по крыльцу, втолкнули в узкую клетушку, из клетушки – на крутую и в целом сохранившуюся лестницу. Тащили вверх на третий этаж. Я машинально отмечал исполосованные трещинами стены с отвалившейся штукатуркой, свисающие с потолков сопли. Голый коридор, царили сквозняки. Внизу осталась зарешеченная дежурка с бородатой, осоловевшей от недосыпания мордой за столом. Рядом с мордой возвышался самый настоящий компьютер, от которого тянулись провода! Мне кажется, в наше время это лишнее. Впрочем, можно вести бухгалтерию, играть в игры, печатать здравицы на темы благодати Духа Святого…
Меня втолкнули в помещение посреди коридора – предварительно огрев по макушке и больно ткнув под копчик.
– Отдыхай, сын мой, – зловещим басом пророкотал «Санта-Клаус». – Недолго
Я пролетел по воздуху полтора метра, треснулся головой о железные нары, и сознание после вспышки и хлопка приказало долго жить…
Очнулся я спустя какое-то время – возможно, и недолгое, с ужасом ощупал голову, обнаружив в ее строении много нового. Болели свежие шишки, огнем пылали ссадины и гематомы. Память вернулась на прежнее место, и я завыл от безысходности. Принялся метаться по узкому пространству, игнорируя боль в суставах. Крохотная камера с ободранными, некогда окрашенными стенами. Ни одного окна. Дверь наполовину сварена из стальных листов, а верхняя часть – решетка, в прутья которой можно вцепиться и выть от тоски. Источника освещения в камере не было, но в коридоре горела тусклая лампа – она освещала и мою каморку. Стены растрескались, покоробились, при желании их можно было разбить кувалдой. Но не кулаками же! Впрочем, я провел эксперимент, саданув в сердцах по стене. Результата не было, кроме лютой боли в костяшках, известки на физиономии и дополнительной душевной травмы. Я подскочил к двери, потряс ее, припал к решетке. Коридор был пуст – во всяком случае, на пару метров слева и справа. Дальше я не видел, поскольку перископным зрением не обладал. Звать на помощь, видимо, не стоило. «Недолго тебе осталось. Мы будем молиться за твое исцеление». Вероятно, мне осталось даже меньше, чем я думал! Я метнулся к нарам, скрипя зубами от всепоглощающей злости, обхватил их обеими руками, принялся раскачивать и тянуть вверх. Мощная стальная штуковина, сваренная из уголков и увенчанная ложем из прогнивших досок – у меня бы хватило сил, чтобы использовать ее в качестве тарана и пробить решетку…
Но я переоценил свои возможности. Я не мог оторвать эту штуку от пола, а вот растянуть сухожилия и выломать ключицы – пожалуйста. Тюремная шконка была прикручена ржавыми мощными болтами к стальным пластинам, вмурованным в пол. Не зубами же их отвинчивать… Устав от бесполезной работы, я рухнул на холодные нары и принялся ощупывать свои одежды. Всё мое оставалось на мне, но вещи изъяли до последней женской шпильки для волос, которую я таскал с собой уже больше года и никак не мог найти ей применение. Забрали ножи, пистолет, полезный в хозяйстве перочинный ножик, зажигалку, мои любимые не убиваемые часы! Про рюкзак с автоматом можно и не вспоминать…
Я знал, что люди вроде меня долго не живут, всегда был готов к этому важному событию, но только не сегодня! Когда до моей Маринки остается меньше десяти километров! Я снова метался, рвал окаянную железку. Потом припал к стене, прижал к ней ухо. Из соседней камеры доносился замогильный стон, приправленный отрывистым ворчанием. Тембр голоса незнакомый. Я переметнулся к противоположной стене, прижался к ней. И тут какие-то звуки… Стена осыпалась, в ней шатались кирпичи. Я начал расковыривать ее, сдирая ногти. Вывалился кирпич (какое-никакое, а оружие), остальные держались, сколько я ни усердствовал. Я сунул ухо в получившееся отверстие. Звуки сделались отчетливее, я разобрал что-то знакомое – хотя от «объекта» меня отделял еще не один ряд кирпичей. Скрипели и трещали нары в соседней камере, вполголоса выражалась женщина…
– Эй, ты чего ругаешься? – сказал я в дырку.
Нары перестали скрипеть, потом взвыли, когда Ольга подскочила с них. Она недоверчиво ощупывала стену, гадала, не померещился ли ей этот голос.
– Это я, – сказал я. – Не радио, не Христос за стенкой. Чего ругаешься, говорю?
– А что мне делать, Карнаш? – забормотала Ольга. – Аллилуйю петь о свершившейся благодати?
– Но ты же женщина…
Она отрывисто рассмеялась:
– Я практически мертвая женщина. И ты такой же. И не важно, что я огрела по пузу коротышку – нас бы все равно не выпустили. Тебе еще хорошо, Карнаш – тебя просто убьют. А вот меня… – Она помолчала, видно, представила мерцающий в перспективе праздник животного секса. – О, боже, я просто в шоке, у меня дух захватывает… Кстати, Карнаш, – голос ее немного изменился, – что бы ты ни думал про меня, а я оценила, что ты за меня вступился. Спасибо, ты не такой уж эгоист…
Мне показалось, что голос ее дрогнул и она подозрительно шмыгнула носом. Помутнение
– Ты чем там занимаешься? – сглотнув, поинтересовался я.
– Чем я занимаюсь? – Она задумалась. – Да разными вещами я тут занимаюсь, такой богатый выбор… Сначала я думала. Потом искала черную кошку в черной комнате, особенно когда ее тут не было. Потом нащупала что-то засохшее под нарами – думала, что это смысл жизни, а оказалась дохлая крыса – причем уже год как дохлая…
С каждым сказанным словом ее голос делался тише, печальнее, трогательнее. У меня от него мурашки ползли по спине, сердце билось с перебоями, и на душе скребли кошки.
– Не грусти, – сказал я.
– Хорошо, не буду, – она чуть не заплакала. – Может, что-нибудь придумаешь, Карнаш?
– Прости, Ольга… – В горле выросла поперечная распорка. – Я забыл тебя предупредить, что я не Стивен Сигал и не могу всегда побеждать. Но ты не отчаивайся, я над этим работаю.
– Неужели? – удивилась она.
– Точно, – уверил я. – Мысли тут разные думаю, варианты прорабатываю. У меня уже оружие есть – тяжелый скорострельный кирпич.
Она невольно прыснула.
– Можно попробовать проломить эту стенку, – добавил я. – Что это даст, неизвестно, но на короткий миг мы вновь воссоединимся, и ты сможешь сказать мне в глаза все, что обо мне думаешь.
Тоска навалилась – дремучая. Даже поговорить не дали! На лестнице уже топали – «прихожане», мать их, пожаловали! Как минимум трое поднялись на лестничную площадку и вразнобой шагали по коридору. Эхо от топота подошв взмывало к потолку, билось под бетонными сводами. Сердце екнуло, это не просто так визит – посмотреть, поговорить. Слишком велика тяжесть «преступления», слишком тяжелы моральные и физические страдания, причиненные нами местным пастырям, чтобы затягивать процесс. Они уже подходили к дверям – моя камера была первой. Я схватил кирпич, уселся на шконку и сунул его между ног. Убью двоих, если повезет – троих, попробую вырваться…
Я изображал что-то вроде полудремы. За решеткой многозначительно кашлянули. Я вздрогнул – словно проснулся, лениво разомкнул веки. И это человек, на последних выборах за которого проголосовало более половины горожан? Взгляд Виктора Филимоновича напоминал взгляд оголодавшего вампира. Он стоял в коридоре с надменным каменным лицом, сунув руки в карманы прорезиненного балахона, и разглядывал меня с повышенным гастрономическим интересом. А не балуются ли и эти добрые люди человечиной? – вдруг забеспокоился я. Что мне про них известно? В Библии разве написано, что нельзя употреблять в пищу человеческое мясо? А если и написано, кто не дает творчески развить великое учение? Эпоха и не такое стерпит. Вспомнился дурацкий анекдот: «Девушка, а вашей маме зять не нужен? – Нет, мы еще того не доели».
– Поднимайся, добрый человек, – тоном, не предваряющим радостного события, сказал Виктор Филимонович. – Имеется тут у нас к тебе одно небольшое дельце.
За его спиной возвышались двое дюжих охранников с автоматами. Бородатые, лоснящиеся, почти близнецы. Глаза у них радостно бегали, один уже тянулся к ключам, болтающимся на поясе. Не буду подниматься, – решил я. – Пусть сами попробуют меня поднять.
Но все случилось гораздо раньше! Я решил, что начинается новое разрушительное землетрясение! Но я ошибся. Землетрясения атакуют снизу, а не сверху! Удар убийственной силы обрушился на крышу трехэтажного строения! Здание и без того было надломлено, держалось на честном слове, невзирая на кажущуюся прочность. Что-то мощное, тяжелое пробило крышу! Вздрогнул пол, закачались, затряслись стены. Сыпались остатки штукатурки, пыль взметнулась столбом. Я в ужасе подскочил с нар, прижался к дальней стене. Мне еще повезло, что все это случилось в коридоре, а не у меня над головой! На головы бывшего мэра Виктора Филимоновича и его верных клевретов сыпались балки перекрытий, доски, куски бетона и затвердевшего цементного раствора, ржавые трубы. В потолке образовалась черная дыра, в которую вонзилось что-то несуразное, угловатое, как бы даже не летающая тарелка. Люди защищались руками от обрушившегося на них несчастья, визжали, как бабы. Погасла лампа, но продолжала гореть соседняя, свидетельствующая о том, что катастрофа носит локальный характер. Я со страхом смотрел, как у меня над головой расширяется трещина, как бегут по потолку разводы, переползают на стены. Дрогнул пол, звякнул ржавый болт, выстреливая из пяты шконки. Бетонные плиты сместились под ногами, и возникло сильное желание схватиться зубами за воздух…